Три танкиста
Добавлено: 27 мар 2023, 20:42
Три танкиста
Со старой картой – по фронтовым дорогам деда и отца
Александр Емельяненков
фото из архива автора
Буквально в первый день возникло и до конца поездки не покидало ощущение, что кто-то свыше решил помочь, и потому в затее нашей все срослось.
Телефонного звонка накануне оказалось достаточно, чтобы Светлана Лицкевич из редакции «СБ – Беларусь сегодня» ко времени моего приезда в Минск навела необходимые справки и выложила на стол пароли, явки, адреса.
В Музее истории Великой Отечественной войны, что в центре белорусской столицы, буквально передо мной побывал генерал-майор в отставке Александр Федорович Фень и передал собственноручно выполненную схему боевых действий 5-й гвардейской танковой армии при освобождении Белоруссии.
Мой тезка на две трети, кадровый военный, он с полуслова понял задачу и, как бывало по тревоге, незамедлительно возвратился с дачного участка. Алла Николаевна, привыкшая за годы скитаний по военным гарнизонам к тревожным сборам своего мужа, и в этот раз не сказала ни слова поперек – лишь мягко улыбнулась при встрече со мной.
Уже назавтра мы без предупреждения отправились в Острошицкий городок, что на север от Минска по Логойскому тракту, где застали прямо в кабинете председателя сельсовета Василия Ивановича Якушева. И генерал Фень, который облачился по такому случаю в военную форму со всеми наградами, сумел, по его собственному выражению, «закрепить успех». Председатель твердо обещал, что ко дню освобождения будут завершены все работы на обелиске, где в память о кровопролитных боях 1941 года установлена «тридцатьчетверка».
А еще там должны появиться новые, документально выверенные и потому, как считает Александр Фень, более справедливые слова о тех, кто освобождал эти места в июне-июле 44-го. Бывший начштаба танкового батальона, тогда всего лишь старший лейтенант, получивший за Минскую операцию орден Александра Невского, он и после войны, став командиром полка, а потом и командиром дивизии, не раз возвращался к событиям лета 44-го в Белоруссии. Специально ездил в Подольский архив и добивался права работать с закрытыми документами. В итоге доказал на Военно-историческом обществе и убедил местную власть, что надпись на обелиске у Острошицкого городка должна быть такой: «Танкистам 5-й гвардейской танковой армии, преодолевшим 2 июня 1944 года более 60 км и проявившим мужество и отвагу в боях против немецко-фашистских захватчиков на ближних подступах к Минску. Вечная слава героям!».
Еще через день, собрав отделение бойцов призывного, допризывного и уже не призывного возраста, с генералом в головной машине, мы двинули на Борисов. Час с небольшим по Минскому шоссе – Курган Славы, Смолевичи, Жодино - и Авенир Аркадьевич Юшко, воевавший вместе с Фенем в 31-й танковой бригаде 29-го танкового корпуса, уже поджидает нас на тротуаре у своего дома на улице имени 50-летия БССР. Как на удачу, у него с собой оказывается карта-километровка военной поры, подаренная на память командиром корпуса, заядлым рыбаком и охотником, на которой мы обнаружили не только помеченные особыми значками утиные болота, тетеревиные тока и рыбные озера, но и без труда нашли те проселки и не сохранившиеся до наших дней деревни вдоль старого Минского шоссе на подступах к Березине, по которым в июньские дни 44-го двигались танки и самоходки с задачей овладеть Борисовом и развивать наступление на Минск.
Теперь я доподлинно знаю: в составе первой батареи 1436-го самоходно-артиллерийского полка, входившего в 3-й гвардейский танковый корпус 5-й гвардейской таковой армии, был тогда экипаж СУ-85 младшего лейтенанта Федора Емельяненкова.
Моего отца. ФОТО 1,2,3
«Хранить постоянно»
Этот штамп на титульной странице архивного дела сразу бросается в глаза – может быть, потому, что стоит в правом верхнем углу, где на таких документах куда чаще встречается гриф «секретно». Но в этом ЛИЧНОМ ДЕЛЕ давно уже нечего скрывать – еще 25 января 1963 года лейтенант запаса Ф.И. Емельяненков «снят с учета Гжатским РВК Смоленской области по достижению предельного возраста и зачислен в отставку…».
А само дело, как и тысячи других дел участников войны, перекочевало в Подольск, в Центральный архив Министерства обороны. Но что более всего удивительно - не затерялось как иголка в стогу, а заняло, словно патрон в пулеметной ленте, свое, строго отведенное место. И по первой же просьбе – высказал я ее без особой надежды – было незамедлительно извлечено на свет. А рядом с личным делом отца, стоило дать лишь небольшие наводки, легли другие, еще более неожиданные документы, проливающие свет на различные эпизоды его фронтовой биографии.
Ну посудите сами: как можно было предположить, что в водовороте войны, со всеми ее трагическими завихрениями и бесконечными потерями, с перманентными переливаниями одних частей в другие, переименованиями армий и фронтов кто-то из политработников сохранит и передаст по назначению обернутое фронтовой газетой от 14 апреля 1942 года «Дело Емельяненкова Федора Илларионовича», принятого кандидатом в члены ВКП(б) парткомиссией 2-й гвардейской танковой бригады Западного фронта 25 апреля того же 42-го?!
Но ведь случилось - семь листов с оборотом лежат передо мной. Заявление в первичную партийную организацию мотострелкового пулеметного батальона и автобиография – знакомый отцовский почерк с редкими орфографическими ошибками. Анкета, боевая характеристика, три рекомендации… Теперь я знаю, кто и почему поручался за отца, как отзывался о подчиненном командир минометной роты старший лейтенант Ермилов и что писал в своем заявлении сам старший сержант Федор Емельяненков, недавно назначенный командиром взвода.
«Я желаю с новым пополнением нашего мотострелкового пулеметного батальона вступить в бой с немецкими захватчиками кандидатом В.К.П.(б) и обязуюсь оправдать доверие членов В.К.П.(б) в первом наступательном бою… Обязуюсь выполнять все приказания вышестоящих командиров и партийной организации в любой обстановке, а также быть дисциплинированным, требовательным к своим подчиненным. Буду беспощадно громить зарвавшуюся банду людоеда-Гитлера, что хотела поработить наш многомиллионный свободолюбивый народ, не жалея силы, крови, и если на пользу нашему государству, то и самой жизни…»
Видя смерть на каждом шагу, разве мог он тогда подумать, что эти слова прочтут его еще не родившиеся сыновья!
Под заявлением - подпись и дата: 15/IV-1942 г. В эти дни, как видно из исторического формуляра 2-го гвардейской танковой бригады, она находилась в резерве Западного фронта и готовилась к наступательным боям в полосе обороны 50-й общевойсковой армии.
Чем глубже я вчитывался в документальные свидетельства - приказы, анкеты, заявления, рассекреченные журналы боевых действий и донесения, исторические формуляры частей и наградные листы, тем отчетливее понимал, что остаться со всем этим один на один уже не смогу. Так родилась идея поехать в Беларусь и пройти, буквально день в день, по тем местам, где в июне-июле 44-го продвигался с боями 1436-й самоходно-артиллерийский полк, а вместе с ним и экипаж СУ-85 младшего лейтенанта Емельяненкова.
Решимость мою укрепляло то обстоятельство, что в Минске живет, работает и учится большая половина нашей семьи – старшие брат и сестра и два двоюродных брата. Здесь родились и выросли три внука моего отца и подрастают три правнука. Одного из них назвали в честь прадеда Федором. Правнуков, увы, отец не дождался, и они о нем знают лишь по фотографиям да орденам, что мальчишки просят показать всякий раз, когда приезжают навестить свою прабабушку, живущую в России. Восьмилетний Федор – средний из правнуков, Глеб на два года помладше, а Игорю исполнилось девять. Всех троих я мысленно видел рядом с собой, когда еще в Москве, планируя командировку, разрабатывал маршрут похода на Березину. Меня самого влекло туда село с необычным названием – Большая Ухолода.
На опушке примыкающего к деревне леса, если следовать журналу боевых действий 1436-го САП, сосредотачивались в ночь на 1 июля 44-го танки и самоходки, чтобы рвануть на Борисов, как только саперы наведут переправу. И где-то здесь накануне были сожжены огнем оставленных в засаде немецких «Тигров» сразу три наших самоходки. Была или нет среди подбитых здесь СУ-85 машина отца, утверждать не берусь, но хорошо помню его слова: «Сгорели мы в первые же дни…».
Где именно и как это произошло – спросить, увы, уже некого.
Под Рославлем и Торопцом
Отец не то чтобы не любил вспоминать о войне, нет – иногда он поддавался на уговоры старших братьев или сестры и о каких-то случаях рассказывал. Я смутно помню те редкие зимние вечера, когда батя, ничем не занятый, а чаще что-то мастерящий – подшивал ли наши валенки или вязал сачок, которым летом ловили карасей в торфяных ямах, что-то такое рассказывал о немецких танках, о том, как «хлестанули» они по нашим самоходкам из засады, и как тушили на раненом механике-водителе одежду.
А еще – страшноватую историю про немца, который засел в воронке от снаряда где-то уже в Германии и никак не хотел сдаваться, стреляя во все стороны. А наши все никак не решались долбануть по той воронке из танковой пушки – всего в нескольких метрах стоял жилой дом…
Чем закончилась история, не помню, ясно одно: батька мой остался жив, иначе ничего подобного я бы не написал, и меня бы самого на этом свете не было, как не было бы моей сестры и двух братьев, и еще двух поколений нашего рода. Понимая это, не могу себе простить, что почти ничего не записал из рассказов отца при его жизни. Последнее время он болел и умер, когда я, младший в нашей семье, был уже женат и у самого были дети. И была профессия, которая обязывала это сделать. Но так часто случается - о том, что рядом, думаешь в последнюю очередь. А теперь вот кусаешь локоть…
Лишь единственный раз – это было, кажется, летом 1984 года, в канун 40-летия Победы – я разговаривал с отцом о войне, и в руках у меня был блокнот.
Тогда я работал в Архангельске, в областной газете, а на Смоленщину, где жили отец с матерью, меня отправили в командировку – написать о трагедии 28-й резервной Армии и ее командующего генерала Качалова. Армия эта, включая редакцию газеты, была сформировна на базе Архангельского военного округа и летом 41-го, едва успев сосредоточиться на стыке Смоленской и Калужской областей, была разрезана танковыми клиньями Гудериана и практически полностью разбита под Рославлем. При выходе из окружения на окраине деревни Старинка погиб в танке и сам командующий. Занявшие село немцы, обнаружив такое дело, забрали документы, а местным жителям велели похоронить убитых, сказав при этом, что среди них будет русский генерал. И его действительно похоронили – рядом со всеми, но в отдельной могиле.
Однако известно это стало только в 53-м, после смерти Сталина, когда маршал Еременко, близко знавший генерала, добился эксгумации. А до этого, купившись на геббельсовскую пропаганду и приняв за чистую монету сфабрикованные немцами от имени генерала Качалова листовки-призывы сдаваться, командующего 28-й Армией сочли изменником и предателем, семью репрессировали, остатки армии расформировали.
Когда я поведал отцу об этой взволновавшей меня истории, он не удивился. И сегодня, два десятилетия спустя, я гораздо лучше понимаю его тогдашнюю реакцию. Отчасти потому, что сам стал старше на те же двадцать лет, но больше – по другой причине. То, что для меня в какой-то момент стало предметом журналистского исследования, отец испытал на собственной шкуре. В разговоре он как-то мимоходом упомянул, что начинал войну в июле 41-го командиром минометного расчета где-то на Калининском фронте. Недавно я отыскал тот полузабытый блокнот, где со слов отца записано, что это был отдельный мотострелковый батальон 48-й танковой дивизии. А далее такие его слова: «Дивизия была в окружении. Торопец, Адреаполь, Селижарово… Торопец мы сдавали…».
Среди документов, которые я получил из Подольского архива, есть один для меня поистине уникальный – отчет о боевых действиях той самой 48-й танковой дивизии с 6 июля по 18 августа и с 19 августа по 1 октября 1941 года. Из него видно, в каком тяжелом положении оказались командир дивизии полковник Дмитрий Яковлев и его подчиненные. Оставив под напором немецкой танковой армады Великие Луки, через трое суток, ценой огромных потерь, дивизия отбила город у врага и 35 дней удерживала его, истекая кровью, в надежде получить подкрепление - случай беспрецедентный с начала войны!
Однако финал для высшего комсостава дивизии, как и в случае с 28-й Армией, оказался трагическим: за «самовольное оставление Великих Лук» командир дивизии полковник Яковлев 29 августа 1941 года был смещен с должности и арестован. О старшем батальонном комиссаре Николае Соколове известно только, что он погиб 2 сентября. А то немногое от 48-й дивизии, что уцелело и выбилось к своим, по приказу маршала Шапошникова (ЦАМО. Ф.48а Оп.3408 Д.15. Л.377) было расформировано и отдано на укрепление других частей.
Артиллерийские и мотополки были оставлены в распоряжении командования Западного фронта для пополнения стрелковых войск, а штаб дивизии, танковые полки, мотострелковый батальон, зенитный дивизион, части разведки, связи и обеспечения направлены в район Алабино Московского военного округа. Как свидетельствуют архивные документы, «рядовой и начальствующий состав влился» в 7-ю, 9-ю (подполковник И.Ф. Кириченко), 15-ю, 16-ю, 17-ю (майор Н.Я. Клыпин), 18-ю (подполковник А.С. Дружинин) 20-ю, 21-ю и 32-ю танковые бригады.
Старший сержант Федор Емельяненков оказался в должности командира минометного расчета в мотострелковом батальоне 9-й танковой бригады, которая 26 сентября из района формирования (г. Костырево) была переброшена по железной дороге на Ленинградский фронт, в район Волхова. Но не успели вступить в бой, как последовал новый приказ - вернуть ее на центральный участок фронта для обороны Москвы.
Из Волхова бригада была переброшена в Малоярославец и вошла в состав 43-й Армии – той самой, куда незадолго до этого влились разрозненные части 28-й Армии, в том числе редакция армейской газеты «Защитник Отечества».
ФОТО 4,5
Потертая медаль
Только теперь, когда под рукой документы, все связалось, и я понял: самые тяжелые месяцы осени и начала зимы 41-го мой отец отбивал остервенелые атаки немцев, рвущихся к Москве, из тех же окопов, что и северяне-архангелогородцы, ветераны 43-й Армии, с которыми я много встречался и о которых не единожды писал. Части этой армии освобождали Малоярославец, Венев, Козельск, Южный Сталиногорск (ныне – Новомосковск), Мещовск, Мосальск, держали оборону под Юхновом…
И кто выжил в страшной мясорубке, вспоминать о ней не хотел. В блокноте лишь несколько скупых отцовских фраз: «Под Тулой медаль получил - «За Отвагу». К тому времени я командовал расчетом 82-мм батальонного миномета. Комбатом у нас был Иван Селезнев…»
Медаль эту я помню с детства – рельефный силуэт танка с большими гусеницами на лицевой стороне и буквы внизу. Отец редко доставал и еще реже надевал свои награды, но когда все же уступал нашим просьбам, прежде орденов извлекал из суконки именно эту солдатскую медаль.
Будь он сегодня жив, вряд ли поверил бы, что и через шестьдесят с лишним лет не выцвели чернила и различимы все подписи – от командира роты лейтенанта Якименко до командующего 43-й Армией генерал-майора Голубева на его наградном листе, а сам этот лист (точнее – три плотно заполненных страницы) занимает строго определенное место в ряду других свидетельств войны в Центральном архиве Министерства обороны в Подольске.
За давностью лет отец, наверное, не вспомнил бы, а может, и не знал, что представляли его 21 октября 1941 года к медали «За боевые заслуги», а в приказе войскам Западного фронта № 0316 от 23 ноября 1941 года, который подписан генералом армии Жуковым и членом Военного совета Булганиным, он значится восьмым среди удостоенных медали «За Отвагу» по 9-й танковой бригаде. Список тех, кому выпало получить «За боевые заслуги», согласно строгой иерархии армейских документов, следует ниже. А первым в том же самом приказе по войскам 43-й Армии, 9-й танковой бригаде стоит фамилия награжденного орденом Ленина Вовченко Ивана Антоновича - майора, командира 9-го танкового полка. Иван Вовченко, как я теперь знаю, летом 41-го командовал отдельным разведывательным батальоном под Невелем и Великими Луками – похоже, в той самой 48-й танковой дивизии, где получил боевое крещение мой отец.
Минет два с половиной года, и фронтовая судьба, оказавшаяся к ним благосклонной, в третий раз сведет кадрового офицера, танкиста Ивана Вовченко и крестьянского сына, бывшего колхозного счетовода Федора Емельяненкова. Да только ни тот, ни другой об этом не узнают – слишком велика окажется между ними дистанция. К июню 44-го генерал-майор Вовченко, пройдя с боями Сталинград и Брянск, Белгород и Харьков, проведя успешные операции в правобережной Украине и Румынии, получив несколько ранений, будет уже командовать 3-м гвардейским Котельниковским танковым корпусом в составе 5-й гвардейской танковой Армии генерал-полковника П.А. Ротмистрова.
А Федор Емельяненков, по ускоренной программе – за год - окончивший Саратовское танковое училище, а затем – в течение месяца – переоученный в Киевском артиллерийском (оба были эвакуированы), получил звание младшего лейтенанта и с маршевой батареей, в должности командира самоходной установки СУ-85, прибыл на станцию Гусино, что чуть западнее Смоленска, а оттуда, минуя Красный и деревеньку Духо, в которой родился 32 года назад, прямиком под Витебск, где в то время накапливался мощный кулак для прорыва обороны и начала широкомасштабного наступления в Белоруссии.
Шестнадцатого июня 1944 года экипаж младшего лейтенанта Емельяненкова зачислен «в списки личного состава и на все виды довольствия» 1436-го самоходно-артиллерийского полка 3-го гвардейского танкового корпуса. А всего через неделю, 25 июня 1944 года, командующий 3-м Белорусским фронтом генерал-полковник И.Д. Черняховский отдал приказ ввести 5-ю гвардейскую танковую Армию в прорыв на Богушевском направлении.
Для комкора Вовченко, владеющего всей оперативно-тактической информацией и понимающего стратегический замысел командования, началась операция «Багратион».
Для командира СУ-85 младшего лейтенанта Емельяненкова и его необстрелянного экипажа настали дни изнурительных маршей, ожесточенных боев и тяжелых потерь в Белоруссии.
У старой переправы
По приказу комкора Вовченко две батареи 1436-го полка – 1-я и 3-я – тридцатого июня были приданы для усиления 18-й гвардейской танковой бригаде подполковника В.И. Есипенко и двигались, как значится в журнале боевых действий, «с задачей сделать обходной маневр и занять переправу через р. Березину» по маршруту «Нов. Крупки, Б. Слобода, М. Слобода, Радицы, Докудово, Мленово, перерезать шоссе и на Б. Ухолоду…».
Этих названий я долго не мог найти ни на одной даже очень подробной карте Минской области. Но вот извлек полковник в отставке Юшко свой раритет, подаренный комкором, и все прояснилось – как и небо над мостом через Березину, где мы остановились для рекогносцировки, слегка нарушив правила дорожного движения.
- Ради такого случая можно, - рассудил по-своему Евгений Деркач, водитель редакционной «Волги».
Женя родом с Украины, из тех самых мест – Донбасс, Краснодон, про которые мы были наслышаны по книгам и фильмам о «Молодой гвардии». Затея с походом на Березину его по-настоящему увлекала, и он не просто «крутил баранку», а стал деятельным участником нашей моторизованной экспедиции и по дороге терпеливо, с юмором, объяснял генералу Феню, в чем, по его мнению, разница между водителем и шофером.
Распахнутая панорама речной поймы, что открывалась с моста, ряды деревенских улиц, подступающие почти к самой воде, и два убеленных сединой человека, заспоривших над картой, так и просились в объектив фотокамеры. А вот бойцы допризывного возраста – Игорь, Федька и Глеб, вырвавшиеся из машины на вольный простор, в задуманный кадр никак не вписывались. Разведанный ими муравейник на крутом откосе моста интриговал их куда больше, чем наши гадания, в каком именно месте мог находиться старый деревянный мост.
- Надо ехать в село и спросить у старожилов, - резонно заметил Авенир Юшко. И мы, восприняв предложение как приказ, безропотно повиновались.
Улица, что ведет к Березине, сообщил попавшийся нам навстречу прохожий, называется Речной. Логично, заключили мы и, отсчитав третий поворот направо, стали осторожно спускаться. У третьего, а может, четвертого от конца улицы дома еще издали заприметили пожилого человека. Он, видно, кого-то поджидал со стороны реки и никак не отреагировал на наше появление.
- Не подскажите ли, где был старый мост? – окликнули мы его из машины. Из-под надвинутой до самых бровей кепки блеснули живые глаза.
- Да прямо тут и был. Метров двести проедете – за поворотом увидите обелиск. А вам зачем?
- Да где-то тут и танкисты на понтонах переправлялись. Не осталось ли в живых кого из очевидцев?
- А я, по-вашему, помер?
В ту же минуту мы окружили деда плотным кольцом и стали наперебой задавать вопросы.
- Может, проедете с нами на берег и там расскажете, - сделал я несмелое предложение. – Только наденьте что-нибудь, а то опять дождь начинается…
- Да съезди, раз люди просят, - вышедшая на незнакомые голоса хозяйка неожиданно поддержала меня. – И пиджак надень с медалями…
Как раз в ту минуту, когда не особо разговорчивый собеседник скрылся за калиткой, чтобы по настоянию хозяйки приодеться, с нами поравнялся передовой отряд коровьего стада. Видно, его и высматривал незнакомец. Все внимание выросших на асфальте пацанов немедленно переключилось на двурогих.
А те, ко всему привычные, невозмутимо обтекали слева и справа остановившиеся посреди деревенской улицы машины с распахнутыми дверцами. И только одна – красивая, рослая, черно-белого окраса корова с крутыми рогами подозрительно скособочилась в нашу сторону и, недовольно проревев, отточенным рогом распахнула настежь чуть приоткрытую калитку и вошла во двор. И там проревела во второй раз – еще более недовольно и требовательно: «Я пришла, а никто не встречает!»
- Бегу, бегу, - послышался с крыльца женский голос. Через пару минут показался из калитки и сам хозяин – при полном параде.
- Ого! – не сдержали мы удивления. – Это ж когда успели? С какого года? Где воевали?
- Тише, тише, - остановил он новый град вопросов. – Звать меня Чернуха Петр Федорович. Когда отсюда немца погнали, мне только семнадцать годов исполнилось. Но осенью уже забрали…
- Призвали, - внес поправку привыкший к точности формулировок генерал-майор Фень.
- Тише, тише, - характерный жест рукой и легкий, с хитринкой, прищур глаз выдавал в нашем случайном собеседнике человека незаурядного. Как оказалось, войны и он успел хлебнуть через край, пришлось даже с японцем поквитаться. Со службы отпустили только в 51-м году, до самой пенсии работал в колхозе и пожарной охране. На его темно-синем пиджаке рядом с военными наградами – знаки отличия пожарной службы.
А еще он с нескрываемой гордостью поведал нам, как регулярно – раз в два года – в их семье рождались дети. Из шестерых выжило пять – два сына и три дочери. Сейчас у Петра Федоровича третья группа инвалидности, пенсия – 211 тысяч. К празднику освобождения власти подкинули, по его словам, еще 60 тысяч рублей…
- Живем, корову держим. Да только с сеном проблема. Совхоз даст пудов семьдесят, а треба двести…
И еще есть у Петра Чернухи забота, которую он высказал вслух. Никак не может коньяк настоящий купить – «тысяч за сто, на русские выйдет, наверное, тыщи полторы…». Сам он практически не пьет, но доктор, делавший операцию, сказал, что коньяку по столовой ложке можно. Надо только хороший найти…
А что до понтонной переправы – не стал старый солдат в угоду нам сочинять то, чего не видел или позабыл за столько-то лет. Когда наши стали в этом месте подпирать немцев к Березине, те погнали местных жителей в лес, велели пилить его и делать заграждения от танков. В лесу, вернее в том, что от него осталось, и встретил наших танкистов Петр Чернуха. А когда возвратился в деревню, узнал, что немцы, отойдя на другой берег, деревянный мост за собой взорвали. Еще он помнит несколько подбитых танков в поле за деревней. А были то танки или самоходки, наши или немецкие – кто теперь скажет…
Вечером в музее
Из Борисова мальчишки возвращались притихшими – то ли дорога утомила, то ли дождь за стеклом машины не располагал к активности. А мне все казалось, что они, наконец-то прониклись, поняли, зачем мы взяли их с собой «в поход на Березину» и теперь переваривали увиденное.
Панорама речной поймы, что открывается, словно в широкоформатном кино, с нового высокого моста на автомагистрали. Стадо коров, медленно поднимающееся с заливного луга к селу. То солнце, то надоедливый моросящий дождь. Осторожный спуск по деревенской улице к тому месту, где был когда-то деревянный мост, взорванный немцами перед отступлением. Петр Федорович Чернуха, присевший на бревно перед своим домом и словно поджидавший нас. Короткое знакомство и мы, уже в его сопровождении, оказываемся перед обелиском в память о двух мотострелковых дивизиях – о матушке-пехоте! – что форсировали тут Березину, обеспечивая плацдарм и прикрывая переправу танковых частей и самоходок.
И пока взрослые, решив помянуть погибших на этом и том берегу, извлекали припасенный в дорогу сухой паек да разливали по стопке (Петру Федоровичу – ровно столько, как он ногтем своим отчертил), вездесущие пацаны раскопали в траве под старой наклонившейся ветлой артиллерийский снаряд. К счастью, уже без взрывателя…
Когда вернулись в Минск, до закрытия музея, в который еще накануне обещал сводить мальчишек, оставалось чуть больше часа. Но отступать некуда: мой поезд уходил тем же вечером. За предыдущие четыре дня я успел примелькаться сотрудникам главного в Минске хранилища реликвий военной поры, и на входе нас встретили почти как знакомых.
Проламывающий стену немецкий танк из папье-маше почти в натуральную величину – на мой взгляд, удачно найденный символ вероломного нападения на СССР. Но это – мое ощущение, а мальчишки тут же облепили нашу противотанковую пушку в центре другого зала – игрушек они насмотрелись, им дай потрогать настоящее. И яркая подсветка, имитирующая раскаленную печь в концлагере, дошкольников-акселератов не впечатлила.
- Подними, хочу лучше рассмотреть, - потянул за рукав шестилетний Глеб. - А, там лампочки вставлены…
Сделав очередное открытие, он принялся исследовать развороченный двумя взрывами участок железной дороги и допытываться у меня, как работает «партизанская стрелка».
Так и перемещались мы по залам музея, пока не оказались на лестнице, что ведет на третий этаж. Вся стена перед залами освободительных операций в Европе заполнена портретами фронтовиков-белорусов - полных кавалеров ордена Славы. И сами знаки наивысшей солдатской доблести рельефно выступают над входом. Мальчишки обогнали меня на несколько ступенек, подняли головы к потолку и притихли…
День рождения
Поздно вечером, перед тем, как отправляться на вокзал, Игорь выпросил у меня чистый блокнот и стал записывать в него длинное наименование полка, в котором воевал прадед.
- Я запомнил, где это в музее. На третьем этаже, когда уже выходишь. Там нет никаких пушек, а на стенах много-много названий – всяких армий, полков…
Да, именно там – в строгом мемориальном зале, где отлиты из бронзы наименования всех воинских частей и соединений 3-го Белорусского фронта, принимавших участие в освобождении Белоруссии. В составе 3-го гвардейского танкового корпуса 5-й гвардейской танковой Армии отдельной строчкой значится «1436-й Минский самоходно-артиллерийский полк». Почетное наименование «Минский» получили еще десять отдельных частей их гвардейского корпуса, отличившихся при освобождении белорусской столицы. Факт, по признанию военных историков, не часто встречающийся и многое говорящий о подлинной роли отдельно взятых фронтовых объединений в Минской операции 44-года.
За взятие Вильнюса и успешные действия в Прибалтике 1436-й САП подполковника Г.С. Немковича станет называться не только «Минским», но еще и Краснознаменным. Орден Суворова III степени появится на полковом знамени в апреле 45-го - «за образцовое выполнение заданий командования при овладении городами Руммельсбург и Поллнов». Второе почетное наименование – Гданьский - присвоено 17 мая 45-го, а 4 июня полк награжден орденом Ленина – «за мужество и доблесть, проявленные при овладении городами Росток, Варнемюнде, Рибнитц, Марлов, Лааге, Тетеролв, Миров».
Командир самоходной установки (в конце 44-го и в 45-м воевали уже на СУ-100) младший лейтенант Федор Емельяненков за те же десять месяцев боев получит два ордена Красной Звезды, орден Отечественной войны II степени, еще одну звездочку на погоны и ранение - второе с начала войны и, к счастью, как и в первый раз, не тяжелое.
Насколько можно судить по обнаруженным в архиве документам, это случилось 8 марта 1945 года под Штольпом (ныне – Слупск, на балтийском побережье Польши). В этот день 1-я батарея, где одной из уцелевших самоходок командовал все еще младший лейтенант Емельяненков, и 3-я батарея 1436-го САП двигались в передовом отряде вместе с 1-м танковым батальоном 19-й гвардейской танковой бригады из района Шмарзов-Шлаве на Штольп. Скупые строки журнала боевых действий полка об этом дне свидетельствуют так:
«Противник старался закрепиться на выгодных ему рубежах…Вел сильный артиллерийский и минометный огонь по передовому отряду. Командир бригады (к тому времени вместо погибшего полковника Походзеева 9-й гвардейской бригадой командовал подполковник Егоров – А.Е.) и командир полка (подполковник Немкович – А.Е.) решили пустить две батареи и 1 т. бат-н в обход слева и нанести противнику неожиданный удар с фланга. Так и было сделано, противник не ожидал этого, и когда танки и самоходки стали обходить его, пр-ник поспешно отошел…За 8.3.45 г. батареями уничтожено: 3 орудия, 4 пулемета и до 45 чел. солдат и офицеров противника. Наши потери – убит майор Старшинов, зам. по политчасти».
О ранениях, а тем более легких, в таких журналах не писали – место и время экономили. Но – удивительные совпадения случаются не только в кино! – новые подробности о событиях того дня я узнаю 59 лет спустя из обнаруженного в Подольском архиве наградного листа:
«В бою за г. Штольп 8.3.45 г. т. Емельяненков огнем самоходной установки уничтожил до 15 солдат и дзот противника. В этом же бою тов. Емельяненков сумел в тяжелом положении сменить раненого механика-водителя и на протяжении двух часов сам вел самоходную установку и, умело маневрируя, раздавил одно орудие противника вместе с расчетом…».
А выше, в том же представлении к ордену Отечественной войны II степени, еще один абзац: «Тов. Емельяненков Федор Илларионович в бою за м. Госсентин 11.3.45 г. уничтожил два тягача с тяжелыми орудиями и до 30 солдат противника…».
Представление сделано командиром полка 16 марта, а уже 20-го на оборотной стороне наградного листа появилась резолюция «Отеч.войны 2 ст.» и размашистая подпись командира 3-го гвардейского танкового Котельниковского краснознаменного корпуса гвардии генерал-лейтенанта танковых войск Панфилова, сменившего к тому времени генерал-майора Вовченко…
Но это когда еще случится!
До Госсентина и Штольпа еще восемь месяцев ожесточенных боев и сотни километров по Литве, Латвии и побережью Балтики, отмеченных потерями боевых друзей. А пока они все еще рядом, и под траки их самоходки ложится июльское разнотравье – на войне дорог не выбирают. Механик-водитель Алексей Баскаков откуда-то из-под Калуги, командир орудия Волков и заряжающий Иван Коновалов - им бы с косами на этот заливной луг, да отвести, как бывало, душу. Или хоть скинуть с головы замасленный шлемофон, расстегнуть надоевшую гимнастерку, ощутить речную прохладу. Они не теряют надежды, что настанет такой счастливый момент, а пока выжимают из дизеля все, что возможно. Задача – к исходу суток 2 июля, вместе с 18-й гвардейской танковой бригадой подполковника Есипенко, выйти на ближние подступы к Минску со стороны Острошицкого городка.
И они эту задачу выполнят. А уже утром третьего июля самоходки подполковника Немковича войдут в Минск и к 11:30 сосредоточатся на его западной окраине. Там же, в журнале боевых действий полка, коротко и сухо сказано: «В боях за Минск отличились: ком-р 2-й бат. ст. л-т Фетисов, ком-р 3 бат. лейт. Антипов, ком-р 4 бат. кап-н Булич. К исходу дня полк пошел дальше на запад».
Выходит, свой 32-й день рождения младший лейтенант Федор Емельяненков встретил не в освобожденном Минске, как я прежде думал, а где-то на марше, прорываясь к Волме и Воложину. Ну, что ж, мы это исправим. И день рождения отца отметим-таки четвертого июля в Минске - вместе с детьми внуками его однополчан, которых я надеюсь разыскать…
ФОТО 10,11,12
PS.
С разрешения редакции хочу обратиться к читателям журнала «Военная археология», в особенности, к поисковикам и краеведам, живущим и работающим в Чувашии, в Калужской и Воронежской областях. Именно туда тянутся родовые и земляческие ниточки однополчан моего отца и там же, я надеюсь, могут жить сейчас их дети и внуки.
О механике-водителе СУ-100 Алексее Волкове мне известно (со слов отца) лишь то, что родом он из-под Калуги.
От Шишканова Гавриила Андреевича последние письма приходили в середине 80-х из чувашского города Шумерля, где бывший командир СУ-100, а после войны – учитель сельской школы проживал с семьей дочери на улице Маяковского, 18.
В Воронежской области, в совхозе «Красноармейский» рядом с городом Эртиль (почтовый индекс 397007), проживал после выхода в отставку в 1957 году в звании подполковника Василий Сергиенко. Судя по сохранившемуся письму, у него было два сына. Младший Александр – не только мой тезка, но и ровесник. О старшем известно, что он – радиотехник, жил и работал в Воронеже.
С благодарностью отвечу всем, кто знает что-то о послевоенной судьбе этих людей или может подсказать, как связаться с их близкими. Мой адрес: yemelhome@mail.ru
За помощь в сборе материала автор благодарит сотрудников Белорусского государственного музея истории Великой Отечественной войны, их коллег из Центрального архива Минобороны РФ, а также друзей-поисковиков и не известных мне летописцев военной поры, чьи свидетельства по сей день бередят души и волнуют сердца. Отдельная благодарность моим коллегам из редакции газеты «Советская Белоруссия» - без их участия и дружеской поддержки эта публикация не могла бы состояться.
Генерал-майор в отставке Александр Федорович Фень у памятной развилки перед Минском. Июнь 2004 года.
Наградной лист Ф.И. Емельяненкова. Упоминаемый в нем капитан Чапаев — сын комдива Гражданской войны В.И. Чапаева.
Оборотная сторона наградного листа..jpg[/attachment]
Со старой картой – по фронтовым дорогам деда и отца
Александр Емельяненков
фото из архива автора
Буквально в первый день возникло и до конца поездки не покидало ощущение, что кто-то свыше решил помочь, и потому в затее нашей все срослось.
Телефонного звонка накануне оказалось достаточно, чтобы Светлана Лицкевич из редакции «СБ – Беларусь сегодня» ко времени моего приезда в Минск навела необходимые справки и выложила на стол пароли, явки, адреса.
В Музее истории Великой Отечественной войны, что в центре белорусской столицы, буквально передо мной побывал генерал-майор в отставке Александр Федорович Фень и передал собственноручно выполненную схему боевых действий 5-й гвардейской танковой армии при освобождении Белоруссии.
Мой тезка на две трети, кадровый военный, он с полуслова понял задачу и, как бывало по тревоге, незамедлительно возвратился с дачного участка. Алла Николаевна, привыкшая за годы скитаний по военным гарнизонам к тревожным сборам своего мужа, и в этот раз не сказала ни слова поперек – лишь мягко улыбнулась при встрече со мной.
Уже назавтра мы без предупреждения отправились в Острошицкий городок, что на север от Минска по Логойскому тракту, где застали прямо в кабинете председателя сельсовета Василия Ивановича Якушева. И генерал Фень, который облачился по такому случаю в военную форму со всеми наградами, сумел, по его собственному выражению, «закрепить успех». Председатель твердо обещал, что ко дню освобождения будут завершены все работы на обелиске, где в память о кровопролитных боях 1941 года установлена «тридцатьчетверка».
А еще там должны появиться новые, документально выверенные и потому, как считает Александр Фень, более справедливые слова о тех, кто освобождал эти места в июне-июле 44-го. Бывший начштаба танкового батальона, тогда всего лишь старший лейтенант, получивший за Минскую операцию орден Александра Невского, он и после войны, став командиром полка, а потом и командиром дивизии, не раз возвращался к событиям лета 44-го в Белоруссии. Специально ездил в Подольский архив и добивался права работать с закрытыми документами. В итоге доказал на Военно-историческом обществе и убедил местную власть, что надпись на обелиске у Острошицкого городка должна быть такой: «Танкистам 5-й гвардейской танковой армии, преодолевшим 2 июня 1944 года более 60 км и проявившим мужество и отвагу в боях против немецко-фашистских захватчиков на ближних подступах к Минску. Вечная слава героям!».
Еще через день, собрав отделение бойцов призывного, допризывного и уже не призывного возраста, с генералом в головной машине, мы двинули на Борисов. Час с небольшим по Минскому шоссе – Курган Славы, Смолевичи, Жодино - и Авенир Аркадьевич Юшко, воевавший вместе с Фенем в 31-й танковой бригаде 29-го танкового корпуса, уже поджидает нас на тротуаре у своего дома на улице имени 50-летия БССР. Как на удачу, у него с собой оказывается карта-километровка военной поры, подаренная на память командиром корпуса, заядлым рыбаком и охотником, на которой мы обнаружили не только помеченные особыми значками утиные болота, тетеревиные тока и рыбные озера, но и без труда нашли те проселки и не сохранившиеся до наших дней деревни вдоль старого Минского шоссе на подступах к Березине, по которым в июньские дни 44-го двигались танки и самоходки с задачей овладеть Борисовом и развивать наступление на Минск.
Теперь я доподлинно знаю: в составе первой батареи 1436-го самоходно-артиллерийского полка, входившего в 3-й гвардейский танковый корпус 5-й гвардейской таковой армии, был тогда экипаж СУ-85 младшего лейтенанта Федора Емельяненкова.
Моего отца. ФОТО 1,2,3
«Хранить постоянно»
Этот штамп на титульной странице архивного дела сразу бросается в глаза – может быть, потому, что стоит в правом верхнем углу, где на таких документах куда чаще встречается гриф «секретно». Но в этом ЛИЧНОМ ДЕЛЕ давно уже нечего скрывать – еще 25 января 1963 года лейтенант запаса Ф.И. Емельяненков «снят с учета Гжатским РВК Смоленской области по достижению предельного возраста и зачислен в отставку…».
А само дело, как и тысячи других дел участников войны, перекочевало в Подольск, в Центральный архив Министерства обороны. Но что более всего удивительно - не затерялось как иголка в стогу, а заняло, словно патрон в пулеметной ленте, свое, строго отведенное место. И по первой же просьбе – высказал я ее без особой надежды – было незамедлительно извлечено на свет. А рядом с личным делом отца, стоило дать лишь небольшие наводки, легли другие, еще более неожиданные документы, проливающие свет на различные эпизоды его фронтовой биографии.
Ну посудите сами: как можно было предположить, что в водовороте войны, со всеми ее трагическими завихрениями и бесконечными потерями, с перманентными переливаниями одних частей в другие, переименованиями армий и фронтов кто-то из политработников сохранит и передаст по назначению обернутое фронтовой газетой от 14 апреля 1942 года «Дело Емельяненкова Федора Илларионовича», принятого кандидатом в члены ВКП(б) парткомиссией 2-й гвардейской танковой бригады Западного фронта 25 апреля того же 42-го?!
Но ведь случилось - семь листов с оборотом лежат передо мной. Заявление в первичную партийную организацию мотострелкового пулеметного батальона и автобиография – знакомый отцовский почерк с редкими орфографическими ошибками. Анкета, боевая характеристика, три рекомендации… Теперь я знаю, кто и почему поручался за отца, как отзывался о подчиненном командир минометной роты старший лейтенант Ермилов и что писал в своем заявлении сам старший сержант Федор Емельяненков, недавно назначенный командиром взвода.
«Я желаю с новым пополнением нашего мотострелкового пулеметного батальона вступить в бой с немецкими захватчиками кандидатом В.К.П.(б) и обязуюсь оправдать доверие членов В.К.П.(б) в первом наступательном бою… Обязуюсь выполнять все приказания вышестоящих командиров и партийной организации в любой обстановке, а также быть дисциплинированным, требовательным к своим подчиненным. Буду беспощадно громить зарвавшуюся банду людоеда-Гитлера, что хотела поработить наш многомиллионный свободолюбивый народ, не жалея силы, крови, и если на пользу нашему государству, то и самой жизни…»
Видя смерть на каждом шагу, разве мог он тогда подумать, что эти слова прочтут его еще не родившиеся сыновья!
Под заявлением - подпись и дата: 15/IV-1942 г. В эти дни, как видно из исторического формуляра 2-го гвардейской танковой бригады, она находилась в резерве Западного фронта и готовилась к наступательным боям в полосе обороны 50-й общевойсковой армии.
Чем глубже я вчитывался в документальные свидетельства - приказы, анкеты, заявления, рассекреченные журналы боевых действий и донесения, исторические формуляры частей и наградные листы, тем отчетливее понимал, что остаться со всем этим один на один уже не смогу. Так родилась идея поехать в Беларусь и пройти, буквально день в день, по тем местам, где в июне-июле 44-го продвигался с боями 1436-й самоходно-артиллерийский полк, а вместе с ним и экипаж СУ-85 младшего лейтенанта Емельяненкова.
Решимость мою укрепляло то обстоятельство, что в Минске живет, работает и учится большая половина нашей семьи – старшие брат и сестра и два двоюродных брата. Здесь родились и выросли три внука моего отца и подрастают три правнука. Одного из них назвали в честь прадеда Федором. Правнуков, увы, отец не дождался, и они о нем знают лишь по фотографиям да орденам, что мальчишки просят показать всякий раз, когда приезжают навестить свою прабабушку, живущую в России. Восьмилетний Федор – средний из правнуков, Глеб на два года помладше, а Игорю исполнилось девять. Всех троих я мысленно видел рядом с собой, когда еще в Москве, планируя командировку, разрабатывал маршрут похода на Березину. Меня самого влекло туда село с необычным названием – Большая Ухолода.
На опушке примыкающего к деревне леса, если следовать журналу боевых действий 1436-го САП, сосредотачивались в ночь на 1 июля 44-го танки и самоходки, чтобы рвануть на Борисов, как только саперы наведут переправу. И где-то здесь накануне были сожжены огнем оставленных в засаде немецких «Тигров» сразу три наших самоходки. Была или нет среди подбитых здесь СУ-85 машина отца, утверждать не берусь, но хорошо помню его слова: «Сгорели мы в первые же дни…».
Где именно и как это произошло – спросить, увы, уже некого.
Под Рославлем и Торопцом
Отец не то чтобы не любил вспоминать о войне, нет – иногда он поддавался на уговоры старших братьев или сестры и о каких-то случаях рассказывал. Я смутно помню те редкие зимние вечера, когда батя, ничем не занятый, а чаще что-то мастерящий – подшивал ли наши валенки или вязал сачок, которым летом ловили карасей в торфяных ямах, что-то такое рассказывал о немецких танках, о том, как «хлестанули» они по нашим самоходкам из засады, и как тушили на раненом механике-водителе одежду.
А еще – страшноватую историю про немца, который засел в воронке от снаряда где-то уже в Германии и никак не хотел сдаваться, стреляя во все стороны. А наши все никак не решались долбануть по той воронке из танковой пушки – всего в нескольких метрах стоял жилой дом…
Чем закончилась история, не помню, ясно одно: батька мой остался жив, иначе ничего подобного я бы не написал, и меня бы самого на этом свете не было, как не было бы моей сестры и двух братьев, и еще двух поколений нашего рода. Понимая это, не могу себе простить, что почти ничего не записал из рассказов отца при его жизни. Последнее время он болел и умер, когда я, младший в нашей семье, был уже женат и у самого были дети. И была профессия, которая обязывала это сделать. Но так часто случается - о том, что рядом, думаешь в последнюю очередь. А теперь вот кусаешь локоть…
Лишь единственный раз – это было, кажется, летом 1984 года, в канун 40-летия Победы – я разговаривал с отцом о войне, и в руках у меня был блокнот.
Тогда я работал в Архангельске, в областной газете, а на Смоленщину, где жили отец с матерью, меня отправили в командировку – написать о трагедии 28-й резервной Армии и ее командующего генерала Качалова. Армия эта, включая редакцию газеты, была сформировна на базе Архангельского военного округа и летом 41-го, едва успев сосредоточиться на стыке Смоленской и Калужской областей, была разрезана танковыми клиньями Гудериана и практически полностью разбита под Рославлем. При выходе из окружения на окраине деревни Старинка погиб в танке и сам командующий. Занявшие село немцы, обнаружив такое дело, забрали документы, а местным жителям велели похоронить убитых, сказав при этом, что среди них будет русский генерал. И его действительно похоронили – рядом со всеми, но в отдельной могиле.
Однако известно это стало только в 53-м, после смерти Сталина, когда маршал Еременко, близко знавший генерала, добился эксгумации. А до этого, купившись на геббельсовскую пропаганду и приняв за чистую монету сфабрикованные немцами от имени генерала Качалова листовки-призывы сдаваться, командующего 28-й Армией сочли изменником и предателем, семью репрессировали, остатки армии расформировали.
Когда я поведал отцу об этой взволновавшей меня истории, он не удивился. И сегодня, два десятилетия спустя, я гораздо лучше понимаю его тогдашнюю реакцию. Отчасти потому, что сам стал старше на те же двадцать лет, но больше – по другой причине. То, что для меня в какой-то момент стало предметом журналистского исследования, отец испытал на собственной шкуре. В разговоре он как-то мимоходом упомянул, что начинал войну в июле 41-го командиром минометного расчета где-то на Калининском фронте. Недавно я отыскал тот полузабытый блокнот, где со слов отца записано, что это был отдельный мотострелковый батальон 48-й танковой дивизии. А далее такие его слова: «Дивизия была в окружении. Торопец, Адреаполь, Селижарово… Торопец мы сдавали…».
Среди документов, которые я получил из Подольского архива, есть один для меня поистине уникальный – отчет о боевых действиях той самой 48-й танковой дивизии с 6 июля по 18 августа и с 19 августа по 1 октября 1941 года. Из него видно, в каком тяжелом положении оказались командир дивизии полковник Дмитрий Яковлев и его подчиненные. Оставив под напором немецкой танковой армады Великие Луки, через трое суток, ценой огромных потерь, дивизия отбила город у врага и 35 дней удерживала его, истекая кровью, в надежде получить подкрепление - случай беспрецедентный с начала войны!
Однако финал для высшего комсостава дивизии, как и в случае с 28-й Армией, оказался трагическим: за «самовольное оставление Великих Лук» командир дивизии полковник Яковлев 29 августа 1941 года был смещен с должности и арестован. О старшем батальонном комиссаре Николае Соколове известно только, что он погиб 2 сентября. А то немногое от 48-й дивизии, что уцелело и выбилось к своим, по приказу маршала Шапошникова (ЦАМО. Ф.48а Оп.3408 Д.15. Л.377) было расформировано и отдано на укрепление других частей.
Артиллерийские и мотополки были оставлены в распоряжении командования Западного фронта для пополнения стрелковых войск, а штаб дивизии, танковые полки, мотострелковый батальон, зенитный дивизион, части разведки, связи и обеспечения направлены в район Алабино Московского военного округа. Как свидетельствуют архивные документы, «рядовой и начальствующий состав влился» в 7-ю, 9-ю (подполковник И.Ф. Кириченко), 15-ю, 16-ю, 17-ю (майор Н.Я. Клыпин), 18-ю (подполковник А.С. Дружинин) 20-ю, 21-ю и 32-ю танковые бригады.
Старший сержант Федор Емельяненков оказался в должности командира минометного расчета в мотострелковом батальоне 9-й танковой бригады, которая 26 сентября из района формирования (г. Костырево) была переброшена по железной дороге на Ленинградский фронт, в район Волхова. Но не успели вступить в бой, как последовал новый приказ - вернуть ее на центральный участок фронта для обороны Москвы.
Из Волхова бригада была переброшена в Малоярославец и вошла в состав 43-й Армии – той самой, куда незадолго до этого влились разрозненные части 28-й Армии, в том числе редакция армейской газеты «Защитник Отечества».
ФОТО 4,5
Потертая медаль
Только теперь, когда под рукой документы, все связалось, и я понял: самые тяжелые месяцы осени и начала зимы 41-го мой отец отбивал остервенелые атаки немцев, рвущихся к Москве, из тех же окопов, что и северяне-архангелогородцы, ветераны 43-й Армии, с которыми я много встречался и о которых не единожды писал. Части этой армии освобождали Малоярославец, Венев, Козельск, Южный Сталиногорск (ныне – Новомосковск), Мещовск, Мосальск, держали оборону под Юхновом…
И кто выжил в страшной мясорубке, вспоминать о ней не хотел. В блокноте лишь несколько скупых отцовских фраз: «Под Тулой медаль получил - «За Отвагу». К тому времени я командовал расчетом 82-мм батальонного миномета. Комбатом у нас был Иван Селезнев…»
Медаль эту я помню с детства – рельефный силуэт танка с большими гусеницами на лицевой стороне и буквы внизу. Отец редко доставал и еще реже надевал свои награды, но когда все же уступал нашим просьбам, прежде орденов извлекал из суконки именно эту солдатскую медаль.
Будь он сегодня жив, вряд ли поверил бы, что и через шестьдесят с лишним лет не выцвели чернила и различимы все подписи – от командира роты лейтенанта Якименко до командующего 43-й Армией генерал-майора Голубева на его наградном листе, а сам этот лист (точнее – три плотно заполненных страницы) занимает строго определенное место в ряду других свидетельств войны в Центральном архиве Министерства обороны в Подольске.
За давностью лет отец, наверное, не вспомнил бы, а может, и не знал, что представляли его 21 октября 1941 года к медали «За боевые заслуги», а в приказе войскам Западного фронта № 0316 от 23 ноября 1941 года, который подписан генералом армии Жуковым и членом Военного совета Булганиным, он значится восьмым среди удостоенных медали «За Отвагу» по 9-й танковой бригаде. Список тех, кому выпало получить «За боевые заслуги», согласно строгой иерархии армейских документов, следует ниже. А первым в том же самом приказе по войскам 43-й Армии, 9-й танковой бригаде стоит фамилия награжденного орденом Ленина Вовченко Ивана Антоновича - майора, командира 9-го танкового полка. Иван Вовченко, как я теперь знаю, летом 41-го командовал отдельным разведывательным батальоном под Невелем и Великими Луками – похоже, в той самой 48-й танковой дивизии, где получил боевое крещение мой отец.
Минет два с половиной года, и фронтовая судьба, оказавшаяся к ним благосклонной, в третий раз сведет кадрового офицера, танкиста Ивана Вовченко и крестьянского сына, бывшего колхозного счетовода Федора Емельяненкова. Да только ни тот, ни другой об этом не узнают – слишком велика окажется между ними дистанция. К июню 44-го генерал-майор Вовченко, пройдя с боями Сталинград и Брянск, Белгород и Харьков, проведя успешные операции в правобережной Украине и Румынии, получив несколько ранений, будет уже командовать 3-м гвардейским Котельниковским танковым корпусом в составе 5-й гвардейской танковой Армии генерал-полковника П.А. Ротмистрова.
А Федор Емельяненков, по ускоренной программе – за год - окончивший Саратовское танковое училище, а затем – в течение месяца – переоученный в Киевском артиллерийском (оба были эвакуированы), получил звание младшего лейтенанта и с маршевой батареей, в должности командира самоходной установки СУ-85, прибыл на станцию Гусино, что чуть западнее Смоленска, а оттуда, минуя Красный и деревеньку Духо, в которой родился 32 года назад, прямиком под Витебск, где в то время накапливался мощный кулак для прорыва обороны и начала широкомасштабного наступления в Белоруссии.
Шестнадцатого июня 1944 года экипаж младшего лейтенанта Емельяненкова зачислен «в списки личного состава и на все виды довольствия» 1436-го самоходно-артиллерийского полка 3-го гвардейского танкового корпуса. А всего через неделю, 25 июня 1944 года, командующий 3-м Белорусским фронтом генерал-полковник И.Д. Черняховский отдал приказ ввести 5-ю гвардейскую танковую Армию в прорыв на Богушевском направлении.
Для комкора Вовченко, владеющего всей оперативно-тактической информацией и понимающего стратегический замысел командования, началась операция «Багратион».
Для командира СУ-85 младшего лейтенанта Емельяненкова и его необстрелянного экипажа настали дни изнурительных маршей, ожесточенных боев и тяжелых потерь в Белоруссии.
У старой переправы
По приказу комкора Вовченко две батареи 1436-го полка – 1-я и 3-я – тридцатого июня были приданы для усиления 18-й гвардейской танковой бригаде подполковника В.И. Есипенко и двигались, как значится в журнале боевых действий, «с задачей сделать обходной маневр и занять переправу через р. Березину» по маршруту «Нов. Крупки, Б. Слобода, М. Слобода, Радицы, Докудово, Мленово, перерезать шоссе и на Б. Ухолоду…».
Этих названий я долго не мог найти ни на одной даже очень подробной карте Минской области. Но вот извлек полковник в отставке Юшко свой раритет, подаренный комкором, и все прояснилось – как и небо над мостом через Березину, где мы остановились для рекогносцировки, слегка нарушив правила дорожного движения.
- Ради такого случая можно, - рассудил по-своему Евгений Деркач, водитель редакционной «Волги».
Женя родом с Украины, из тех самых мест – Донбасс, Краснодон, про которые мы были наслышаны по книгам и фильмам о «Молодой гвардии». Затея с походом на Березину его по-настоящему увлекала, и он не просто «крутил баранку», а стал деятельным участником нашей моторизованной экспедиции и по дороге терпеливо, с юмором, объяснял генералу Феню, в чем, по его мнению, разница между водителем и шофером.
Распахнутая панорама речной поймы, что открывалась с моста, ряды деревенских улиц, подступающие почти к самой воде, и два убеленных сединой человека, заспоривших над картой, так и просились в объектив фотокамеры. А вот бойцы допризывного возраста – Игорь, Федька и Глеб, вырвавшиеся из машины на вольный простор, в задуманный кадр никак не вписывались. Разведанный ими муравейник на крутом откосе моста интриговал их куда больше, чем наши гадания, в каком именно месте мог находиться старый деревянный мост.
- Надо ехать в село и спросить у старожилов, - резонно заметил Авенир Юшко. И мы, восприняв предложение как приказ, безропотно повиновались.
Улица, что ведет к Березине, сообщил попавшийся нам навстречу прохожий, называется Речной. Логично, заключили мы и, отсчитав третий поворот направо, стали осторожно спускаться. У третьего, а может, четвертого от конца улицы дома еще издали заприметили пожилого человека. Он, видно, кого-то поджидал со стороны реки и никак не отреагировал на наше появление.
- Не подскажите ли, где был старый мост? – окликнули мы его из машины. Из-под надвинутой до самых бровей кепки блеснули живые глаза.
- Да прямо тут и был. Метров двести проедете – за поворотом увидите обелиск. А вам зачем?
- Да где-то тут и танкисты на понтонах переправлялись. Не осталось ли в живых кого из очевидцев?
- А я, по-вашему, помер?
В ту же минуту мы окружили деда плотным кольцом и стали наперебой задавать вопросы.
- Может, проедете с нами на берег и там расскажете, - сделал я несмелое предложение. – Только наденьте что-нибудь, а то опять дождь начинается…
- Да съезди, раз люди просят, - вышедшая на незнакомые голоса хозяйка неожиданно поддержала меня. – И пиджак надень с медалями…
Как раз в ту минуту, когда не особо разговорчивый собеседник скрылся за калиткой, чтобы по настоянию хозяйки приодеться, с нами поравнялся передовой отряд коровьего стада. Видно, его и высматривал незнакомец. Все внимание выросших на асфальте пацанов немедленно переключилось на двурогих.
А те, ко всему привычные, невозмутимо обтекали слева и справа остановившиеся посреди деревенской улицы машины с распахнутыми дверцами. И только одна – красивая, рослая, черно-белого окраса корова с крутыми рогами подозрительно скособочилась в нашу сторону и, недовольно проревев, отточенным рогом распахнула настежь чуть приоткрытую калитку и вошла во двор. И там проревела во второй раз – еще более недовольно и требовательно: «Я пришла, а никто не встречает!»
- Бегу, бегу, - послышался с крыльца женский голос. Через пару минут показался из калитки и сам хозяин – при полном параде.
- Ого! – не сдержали мы удивления. – Это ж когда успели? С какого года? Где воевали?
- Тише, тише, - остановил он новый град вопросов. – Звать меня Чернуха Петр Федорович. Когда отсюда немца погнали, мне только семнадцать годов исполнилось. Но осенью уже забрали…
- Призвали, - внес поправку привыкший к точности формулировок генерал-майор Фень.
- Тише, тише, - характерный жест рукой и легкий, с хитринкой, прищур глаз выдавал в нашем случайном собеседнике человека незаурядного. Как оказалось, войны и он успел хлебнуть через край, пришлось даже с японцем поквитаться. Со службы отпустили только в 51-м году, до самой пенсии работал в колхозе и пожарной охране. На его темно-синем пиджаке рядом с военными наградами – знаки отличия пожарной службы.
А еще он с нескрываемой гордостью поведал нам, как регулярно – раз в два года – в их семье рождались дети. Из шестерых выжило пять – два сына и три дочери. Сейчас у Петра Федоровича третья группа инвалидности, пенсия – 211 тысяч. К празднику освобождения власти подкинули, по его словам, еще 60 тысяч рублей…
- Живем, корову держим. Да только с сеном проблема. Совхоз даст пудов семьдесят, а треба двести…
И еще есть у Петра Чернухи забота, которую он высказал вслух. Никак не может коньяк настоящий купить – «тысяч за сто, на русские выйдет, наверное, тыщи полторы…». Сам он практически не пьет, но доктор, делавший операцию, сказал, что коньяку по столовой ложке можно. Надо только хороший найти…
А что до понтонной переправы – не стал старый солдат в угоду нам сочинять то, чего не видел или позабыл за столько-то лет. Когда наши стали в этом месте подпирать немцев к Березине, те погнали местных жителей в лес, велели пилить его и делать заграждения от танков. В лесу, вернее в том, что от него осталось, и встретил наших танкистов Петр Чернуха. А когда возвратился в деревню, узнал, что немцы, отойдя на другой берег, деревянный мост за собой взорвали. Еще он помнит несколько подбитых танков в поле за деревней. А были то танки или самоходки, наши или немецкие – кто теперь скажет…
Вечером в музее
Из Борисова мальчишки возвращались притихшими – то ли дорога утомила, то ли дождь за стеклом машины не располагал к активности. А мне все казалось, что они, наконец-то прониклись, поняли, зачем мы взяли их с собой «в поход на Березину» и теперь переваривали увиденное.
Панорама речной поймы, что открывается, словно в широкоформатном кино, с нового высокого моста на автомагистрали. Стадо коров, медленно поднимающееся с заливного луга к селу. То солнце, то надоедливый моросящий дождь. Осторожный спуск по деревенской улице к тому месту, где был когда-то деревянный мост, взорванный немцами перед отступлением. Петр Федорович Чернуха, присевший на бревно перед своим домом и словно поджидавший нас. Короткое знакомство и мы, уже в его сопровождении, оказываемся перед обелиском в память о двух мотострелковых дивизиях – о матушке-пехоте! – что форсировали тут Березину, обеспечивая плацдарм и прикрывая переправу танковых частей и самоходок.
И пока взрослые, решив помянуть погибших на этом и том берегу, извлекали припасенный в дорогу сухой паек да разливали по стопке (Петру Федоровичу – ровно столько, как он ногтем своим отчертил), вездесущие пацаны раскопали в траве под старой наклонившейся ветлой артиллерийский снаряд. К счастью, уже без взрывателя…
Когда вернулись в Минск, до закрытия музея, в который еще накануне обещал сводить мальчишек, оставалось чуть больше часа. Но отступать некуда: мой поезд уходил тем же вечером. За предыдущие четыре дня я успел примелькаться сотрудникам главного в Минске хранилища реликвий военной поры, и на входе нас встретили почти как знакомых.
Проламывающий стену немецкий танк из папье-маше почти в натуральную величину – на мой взгляд, удачно найденный символ вероломного нападения на СССР. Но это – мое ощущение, а мальчишки тут же облепили нашу противотанковую пушку в центре другого зала – игрушек они насмотрелись, им дай потрогать настоящее. И яркая подсветка, имитирующая раскаленную печь в концлагере, дошкольников-акселератов не впечатлила.
- Подними, хочу лучше рассмотреть, - потянул за рукав шестилетний Глеб. - А, там лампочки вставлены…
Сделав очередное открытие, он принялся исследовать развороченный двумя взрывами участок железной дороги и допытываться у меня, как работает «партизанская стрелка».
Так и перемещались мы по залам музея, пока не оказались на лестнице, что ведет на третий этаж. Вся стена перед залами освободительных операций в Европе заполнена портретами фронтовиков-белорусов - полных кавалеров ордена Славы. И сами знаки наивысшей солдатской доблести рельефно выступают над входом. Мальчишки обогнали меня на несколько ступенек, подняли головы к потолку и притихли…
День рождения
Поздно вечером, перед тем, как отправляться на вокзал, Игорь выпросил у меня чистый блокнот и стал записывать в него длинное наименование полка, в котором воевал прадед.
- Я запомнил, где это в музее. На третьем этаже, когда уже выходишь. Там нет никаких пушек, а на стенах много-много названий – всяких армий, полков…
Да, именно там – в строгом мемориальном зале, где отлиты из бронзы наименования всех воинских частей и соединений 3-го Белорусского фронта, принимавших участие в освобождении Белоруссии. В составе 3-го гвардейского танкового корпуса 5-й гвардейской танковой Армии отдельной строчкой значится «1436-й Минский самоходно-артиллерийский полк». Почетное наименование «Минский» получили еще десять отдельных частей их гвардейского корпуса, отличившихся при освобождении белорусской столицы. Факт, по признанию военных историков, не часто встречающийся и многое говорящий о подлинной роли отдельно взятых фронтовых объединений в Минской операции 44-года.
За взятие Вильнюса и успешные действия в Прибалтике 1436-й САП подполковника Г.С. Немковича станет называться не только «Минским», но еще и Краснознаменным. Орден Суворова III степени появится на полковом знамени в апреле 45-го - «за образцовое выполнение заданий командования при овладении городами Руммельсбург и Поллнов». Второе почетное наименование – Гданьский - присвоено 17 мая 45-го, а 4 июня полк награжден орденом Ленина – «за мужество и доблесть, проявленные при овладении городами Росток, Варнемюнде, Рибнитц, Марлов, Лааге, Тетеролв, Миров».
Командир самоходной установки (в конце 44-го и в 45-м воевали уже на СУ-100) младший лейтенант Федор Емельяненков за те же десять месяцев боев получит два ордена Красной Звезды, орден Отечественной войны II степени, еще одну звездочку на погоны и ранение - второе с начала войны и, к счастью, как и в первый раз, не тяжелое.
Насколько можно судить по обнаруженным в архиве документам, это случилось 8 марта 1945 года под Штольпом (ныне – Слупск, на балтийском побережье Польши). В этот день 1-я батарея, где одной из уцелевших самоходок командовал все еще младший лейтенант Емельяненков, и 3-я батарея 1436-го САП двигались в передовом отряде вместе с 1-м танковым батальоном 19-й гвардейской танковой бригады из района Шмарзов-Шлаве на Штольп. Скупые строки журнала боевых действий полка об этом дне свидетельствуют так:
«Противник старался закрепиться на выгодных ему рубежах…Вел сильный артиллерийский и минометный огонь по передовому отряду. Командир бригады (к тому времени вместо погибшего полковника Походзеева 9-й гвардейской бригадой командовал подполковник Егоров – А.Е.) и командир полка (подполковник Немкович – А.Е.) решили пустить две батареи и 1 т. бат-н в обход слева и нанести противнику неожиданный удар с фланга. Так и было сделано, противник не ожидал этого, и когда танки и самоходки стали обходить его, пр-ник поспешно отошел…За 8.3.45 г. батареями уничтожено: 3 орудия, 4 пулемета и до 45 чел. солдат и офицеров противника. Наши потери – убит майор Старшинов, зам. по политчасти».
О ранениях, а тем более легких, в таких журналах не писали – место и время экономили. Но – удивительные совпадения случаются не только в кино! – новые подробности о событиях того дня я узнаю 59 лет спустя из обнаруженного в Подольском архиве наградного листа:
«В бою за г. Штольп 8.3.45 г. т. Емельяненков огнем самоходной установки уничтожил до 15 солдат и дзот противника. В этом же бою тов. Емельяненков сумел в тяжелом положении сменить раненого механика-водителя и на протяжении двух часов сам вел самоходную установку и, умело маневрируя, раздавил одно орудие противника вместе с расчетом…».
А выше, в том же представлении к ордену Отечественной войны II степени, еще один абзац: «Тов. Емельяненков Федор Илларионович в бою за м. Госсентин 11.3.45 г. уничтожил два тягача с тяжелыми орудиями и до 30 солдат противника…».
Представление сделано командиром полка 16 марта, а уже 20-го на оборотной стороне наградного листа появилась резолюция «Отеч.войны 2 ст.» и размашистая подпись командира 3-го гвардейского танкового Котельниковского краснознаменного корпуса гвардии генерал-лейтенанта танковых войск Панфилова, сменившего к тому времени генерал-майора Вовченко…
Но это когда еще случится!
До Госсентина и Штольпа еще восемь месяцев ожесточенных боев и сотни километров по Литве, Латвии и побережью Балтики, отмеченных потерями боевых друзей. А пока они все еще рядом, и под траки их самоходки ложится июльское разнотравье – на войне дорог не выбирают. Механик-водитель Алексей Баскаков откуда-то из-под Калуги, командир орудия Волков и заряжающий Иван Коновалов - им бы с косами на этот заливной луг, да отвести, как бывало, душу. Или хоть скинуть с головы замасленный шлемофон, расстегнуть надоевшую гимнастерку, ощутить речную прохладу. Они не теряют надежды, что настанет такой счастливый момент, а пока выжимают из дизеля все, что возможно. Задача – к исходу суток 2 июля, вместе с 18-й гвардейской танковой бригадой подполковника Есипенко, выйти на ближние подступы к Минску со стороны Острошицкого городка.
И они эту задачу выполнят. А уже утром третьего июля самоходки подполковника Немковича войдут в Минск и к 11:30 сосредоточатся на его западной окраине. Там же, в журнале боевых действий полка, коротко и сухо сказано: «В боях за Минск отличились: ком-р 2-й бат. ст. л-т Фетисов, ком-р 3 бат. лейт. Антипов, ком-р 4 бат. кап-н Булич. К исходу дня полк пошел дальше на запад».
Выходит, свой 32-й день рождения младший лейтенант Федор Емельяненков встретил не в освобожденном Минске, как я прежде думал, а где-то на марше, прорываясь к Волме и Воложину. Ну, что ж, мы это исправим. И день рождения отца отметим-таки четвертого июля в Минске - вместе с детьми внуками его однополчан, которых я надеюсь разыскать…
ФОТО 10,11,12
PS.
С разрешения редакции хочу обратиться к читателям журнала «Военная археология», в особенности, к поисковикам и краеведам, живущим и работающим в Чувашии, в Калужской и Воронежской областях. Именно туда тянутся родовые и земляческие ниточки однополчан моего отца и там же, я надеюсь, могут жить сейчас их дети и внуки.
О механике-водителе СУ-100 Алексее Волкове мне известно (со слов отца) лишь то, что родом он из-под Калуги.
От Шишканова Гавриила Андреевича последние письма приходили в середине 80-х из чувашского города Шумерля, где бывший командир СУ-100, а после войны – учитель сельской школы проживал с семьей дочери на улице Маяковского, 18.
В Воронежской области, в совхозе «Красноармейский» рядом с городом Эртиль (почтовый индекс 397007), проживал после выхода в отставку в 1957 году в звании подполковника Василий Сергиенко. Судя по сохранившемуся письму, у него было два сына. Младший Александр – не только мой тезка, но и ровесник. О старшем известно, что он – радиотехник, жил и работал в Воронеже.
С благодарностью отвечу всем, кто знает что-то о послевоенной судьбе этих людей или может подсказать, как связаться с их близкими. Мой адрес: yemelhome@mail.ru
За помощь в сборе материала автор благодарит сотрудников Белорусского государственного музея истории Великой Отечественной войны, их коллег из Центрального архива Минобороны РФ, а также друзей-поисковиков и не известных мне летописцев военной поры, чьи свидетельства по сей день бередят души и волнуют сердца. Отдельная благодарность моим коллегам из редакции газеты «Советская Белоруссия» - без их участия и дружеской поддержки эта публикация не могла бы состояться.
Генерал-майор в отставке Александр Федорович Фень у памятной развилки перед Минском. Июнь 2004 года.
Наградной лист Ф.И. Емельяненкова. Упоминаемый в нем капитан Чапаев — сын комдива Гражданской войны В.И. Чапаева.
Оборотная сторона наградного листа..jpg[/attachment]