С новым годом

[Тот самый Михалыч]

С Новым Годом!
Николай Соловьев


В прошлои


году бабка Поля впервые уехала зимовать к своему сыну в райцентре, и моя изба стала самым крайним обитаемым домом в деревне. В прошлом году зимой топились печи в семи домах - в этом в пяти.
Я поразился снежной целине там, где была проезжая дорога. Сугробы намело в ином месте по грудь. Чтобы раскидать снег у крыльца и пробить тропинку к дровяному сараю, потребовалось полчаса. Я с грохотом свалил охапку дров на пол в промерзшей насквозь избе, сел и закурил. Уже и устал. Темнеет зимой стремительно, надо было затапливать печь и прогревать дом, а я никак не мог опомниться от странного оцепенения, не отпускавшего меня с той минуты, как я вошел в деревню.
Полагаю, что всякому, кому дорога русская история, нужно пожить несколько дней в глухой деревне. Причем непременно морозной и снежной зимой, без телевизора, телефона, а то и без электричества. Чтобы лучше понять "откуда есть пошла". Потом многое видится несколько в ином свете.
Впрочем, это все лирика, которую про деревенские будни я мог бы продолжать долго. К тому же за спиной работает телевизор, идет сериал из старинной жизни в восемнадцатом веке, где все время дерутся на разнообразных дуэлях, я слышу диалоги, от которых меня подташнивает, а оборачиваясь, вижу одного из героев с керосиновой лампой (!) в руке… Нет, надо выключить все-таки, ведь давал себе зарок.
Но к фактам, фактам! А они таковы: 31 декабря 2005 года около десяти вечера, с рюкзачком и ружьем за спиной, я бросил сигарету в снег и встал на широкие охотничьи лыжи. Через десять минут я уже был в лесу, а еще через сорок минут стоял у подножия самого высокого известного мне кургана. По берегам Мологи курганных групп много. Только рядом с деревней их три. Расплывшиеся, заросшие старым лесом. Один курган корнями повалившейся огромной березы прямо-таки наизнанку вывернуло. Угольки одни: похоже, трупосожжение на стороне.
Но я, сняв лыжи, утаптывал валенками снег около кургана большого, на глазок высотой метров пять-шесть. Рядом другой, примерно вполовину меньше. Оба раскопаны, причем не один раз и очень давно. На дне ямы-"колодца" растет уже не первое поколение деревьев. Здесь осинник, и потому много заячьих следов.
Разжег я небольшой костерчик, поставил поближе коньяк и стал чего-то ждать. Может, бесшумно выйдет к огню из лесу старый угро-финн какой-нибудь, к которому я хромосомно особенно близок, налью я ему коньячку и поведем мы на неведомом языке неспешную беседу о былых временах. Подобная чепуха под Новый Год часто мерещится суггестивным людям. Или, бренча шумящими подвесками и распугивая окрест всех тварей дрожащих и право имеющих, спустится с кургана ко мне красавица угро-финка, похожая на Николь Кидман… И для нее у меня слово найдется и коньяк тож.
Погодить надо, думал я, и годил аж до без пяти двенадцать. Где-то там, за лесами, за полями, пел и плясал телеящик, а здесь по-прежнему царила первобытная снежная тишина, лишь говорили на родном своем языке уцелевшие листья осинового подлеска.
И тогда я встал, капнул по древнему обычаю коньяку в потухающий костер, взял ружье и ахнул в ночную темь. Плеснул огонь из ствола, покатилось эхо.
С Новым Годом! - сказал я пренебрегшим моим приглашением и не явившимся угро-финнам и побрел домой.