Рассказы отца о войне

[Raid]

Письмо в редакцию

Посылаю вам рассказ отца, Черняева Владимира Ильича, о войне. В семье отец о войне вспоминал не часто, обычно это были дни Победы. Эти воспоминания ему давались тяжело, они бередили его раны. Рассказ отца записан мною летом 1985-го в год 40-летия Победы. О военных воспоминаниях отца также была статья «Самый счастливый человек» в районной газете в 1995 году. Отец был прекрасным рассказчиком, сохранил до последних дней жизни отличную память.
В воспоминаниях я пытался максимально сохранить его речь. Меня поражали в его рассказе такие подробности, как фамилии и имена докторов, номер эвакогоспиталя и т.д. Позднее во времена Интернета вся эта информация подтвердилась. В этом рассказе не использованы доступные позднее данные архивов, многочисленных наших и переводных книг и статей о боях за Погостье. До записи этого рассказа отец был знаком с воспоминаниями Федюнинского и Мерецкова, с книгой Лукницкого «Ленинград действует».
Отец был тяжело ранен в ночь на 15 мая, и домой пришла похоронка, которая сохранилась до наших дней. Письма и военные фотографии, если они и были, не сохранились. В Книге памяти Рязанской области отец числился погибшим. Он сам писал об ошибке, но она исправлена не была.
После войны работал в колхозе, затем получил высшее образование и стал работать агрономом, а потом преподавателем Песоченского сельхозтехникума. Преподавал плодоводство и овощеводство. В селе он оставил память о себе пятью разбитыми им садами и посаженными под его руководством лесополосами в окрестностях родного села.
Всю жизнь был патриотом и оставался коммунистом. Тяжело переживал развал Союза, в боях за который их поколение не жалело жизней.
Умер отец в октябре 2003 года. Может быть, эти воспоминания заинтересуют кого-либо.

С уважением, Черняев М.В.

15.09.15


Рассказы отца о войне

Предвоенные сны
Перед войной, году в 1939-м, приснился такой сон. Идёт бой. Я остался один в ДОТе. Враги наступают, спасенья нет. Приготовился к смерти. Вдруг вижу, перед амбразурой кто-то стоит. Старик седой, с окладистой бородой, а над его головой свечение. Я понял, что это святой Николай. Святой посмотрел на меня внимательно и тихо сказал: «Не бойся. Я спасу тебя». Сказал это и исчез. Я глянул в амбразуру, а перед ней вместо врагов – поле цветущих одуванчиков.
Ещё сон. Я и все мои сверстники сражались на родном Бугре у амбаров с врагом, держали оборону. Враги, а это были офицеры, одетые с иголочки, одолевали. Река Песоченка, протекавшая у амбаров, была полноводная. Я взял гранату, снял чеку, замахнулся, чтобы бросить её во врагов, но в этот момент меня схватили за руку. Это был улыбающийся офицер. «Улыбайся, улыбайся, - подумал я, - погибнем вместе» и бросил гранату под ноги. Офицер испугался, хотел отбросить гранату, отпустил меня, а я воспользовался этим и нырнул в реку. Сел на дно и решил не всплывать. Вдруг чья-то рука потянула меня вверх и вытянула из воды в темноту. Передо мной был благообразный старик. «Я спасу тебя, - сказал он. - И научу смотреть на мир». Тут я оказался в амбаре, а через щели в стенах увидел солнце и поля одуванчиков.
Следующий сон. Отдыхаю в летнем саду под яблоней. Солнце, нега, красота. Вдруг ко мне пришли знакомые девушка и парень и пригласили сходить на Пару, искупаться. «Подождите, надо переодеться», - сказал я. «Не надо, - ответили друзья, - мы все так же одеты». Пошли на Пару. Около Кочетовки навалилась мгла. Нас стали то ли обстреливать, то ли бомбить. Бомбы падали всё ближе и ближе, сначала три, потом ещё три, потом две совсем рядом... «Тебе повезёт, ты останешься жив», - произнёс в темноте чей-то голос.

Дорога на фронт
Перед войной я был сту¬дентом Песоченского сельскохозяйственного техникума, прошел призыв¬ную комиссию. К середине июня сорок первого из техникума ото¬брали шестнадцать ребят. Прошли мы комиссию в областном центре. Пятнадцать призывников отправили в Челябинск учиться на стрелков, меня зачислили в лётное училище, в котором занятия должны были начаться 1 сентября. Война не была неожиданной. Её приближение чувствовали, к ней готовились. И всё же нападение фашистов было внезапным. О начале войны узнал в техникуме во время выпускных экзаменов. Преподавателя вызвали из кабинета. Вернувшись, он взволновано объявил о нападении Германии на Советский Союз.
После окончания техникума я работал участковым агрономом в Кораблинском районе Рязанской области. Оттуда в конце сентября 1941 года я был призван на фронт, учиться на лётчика не пришлось. Сборным пунктом был Скопин. Сначала наш отряд пешком без оружия двинулся к Ельцу сдерживать прорыв фашистов. Затем направление движения было изменено, и мы пошли к Арзамасу по маршруту Ряжск – Сапожок – Нижнемальцево – Сасово – Арзамас.
Запомнилась мне вот та¬кая потрясающая картина. Вся дорога была забита беженцами, техникой, ста¬дами крупного рогатого ско¬та, который гнали с западных областей. Многочисленны¬ми колоннами шли тракто¬ры. Дорога была разбита и изрезана колесами машин полосою метров на сорок, взрыта копытами животных. Много вышедшей из строя техники стояло у дорог. Около Сасово наш отряд бомбили фашисты. От Сасово до Арзамаса у многих в домах, где мы останавливались на ночлег, были иконы Серафима Саровского (около Арзамаса иконы были у всех). В Арзамас прибыли в конце октября. Был на учёбе в запасном полку. Сначала учили на пулемётчи¬ков, потом на миномётчиков, затем снова на пулемётчи¬ков. В Арзамасе после обучения был собран лыжный батальон и в начале ноября брошен под Москву. Со станции Арзамас-2, которая в двух километрах от города, нас провожали на фронт ночью с музыкой. Но до Москвы не доехали. А по маршруту Иваново – Ярославль – Череповец – Вологда – Тихвин – Волхов по железной дороге были переброшены под Ленинград. В пути состав бомбили. Один раз самолёт шёл очень низко, сбросил четыре бомбы, но не попал. Вооружались в Волхове, до этого оружия у нас не было. В Волхове запомнилась баня. Привели в баню, там тепло, а воды нет. Стали ждать воду и уснули на лавках, подложив под голову шайки. Проснулись от страшного грохота, думали, бомбят. Оказалось, что у одного бойца упала шайка из-под головы на пол, а пол был бетонный. Банщица сказала: « Идите, мойтесь. Воду дали. Вы заснули, я не стала вас будить».

На передовой
Я попал на Ленинградский фронт в 54 армию, 3-ю Гвардейскую стрелковую дивизию (ранее 153-ю дивизию) 13-й Гвардейский полк (ранее 666-й полк) в первую пулемётную роту первого батальона. С февраля 1942 года дивизия входила в 4 Гвардейский стрелковый корпус. Армией командовал генерал-полковник Федюнинский И.И., талант¬ливый военачальник, Герой Советского Союза. А звание это он получил еще в 1939 году, когда вместе с Жуко¬вым сражался на Халхин-Го¬ле с японцами. Командиром корпуса был генерал-майор Гаген Н.А. Дивизией командовали вначале Гаген Н.А., затем, с середины декабря, Герой Советского Союза полковник Краснов А.А., а с марта генерал-майор Мартынчук Н.М. Мартынчук мало походил на генерала, выглядел скорее как интеллигент, учитель или врач, носил очки. Он окончил две академии. Командиром полка был Ильин Андриан Максимович.
Находился на передовой с 18.11.41 по 15.05.42 года. Принимал участие в Тихвинских оборонительной и наступательной операциях, в Любаньской операции. Конечно, наименования операций я узнал позднее, после войны. А тогда это были непрерывные бои сначала в обороне, а потом в наступлении с целью прорыва блокады Ленинграда. Общую обстановку на фронте узнавали только во время переформирования на собрании. Твёрдо знали основную задачу – снять блокаду Ленинграда. Подчёркивали всегда особую задачу дивизии, корпуса. Всю зиму 1941- 42 годов наши войска пытались прорваться, освободить умирающий от голода Ленинград.
Меня назначили пуле¬мётчиком станкового пуле¬мёта. Расчёт станкового пулемёта «Максима» состоял из командира расчёта, первого и второго номеров, 3–4 подносчиков. Зимой пулемёт перевозили на салазках – специальном устройстве из лыж, в остальное время переносили на себе. Наши бойцы были вооружены в основном винтовками. В полку была рота автоматчиков, вооруженных ППД и ППШ. Пистолет-пулемёт Шпагина (ППШ) считался хорошим оружием, а пистолет-пулемёт Дягтерева (ППД) часто давал осечку при стрельбе вверх.
Условия для ведения боёв были тяжёлые. Местность болоти¬стая, морозы доходили до 45 градусов, земля промер¬зла, твердая как железо, за¬копаться было невозможно. Одевали нас хорошо: валенки, рукавицы, шапки. Только в ноябре под Волховом не хватало тёплой обуви. Без тёплой одежды нельзя было воевать в такие морозы. На передовой начал курить, чтобы согреться. Выдавали спирт. Кормили неважно – 800 граммов хлеба в день, а боеприпасами обеспечивали хорошо.
Немцы обрушивали на нас плотный огонь. Потерь в живой силе бы¬ло очень много. Запомнилось полное превосходство авиации фашистов в воздухе, атаки авиации на наши позиции от рассвета до заката. В конце сорок первого фашист¬ские стервятники проносились над нами на са¬мой низкой высоте, полива¬ли из крупнокалиберных пулеметов, охотились даже за одним человеком. Спасали нас болота. Часто бомбы взрывались в болоте, осколки при этом разлетались слабее. Наш зенитный огонь был неточный, да и боезапас зенитки мал – всего 5 снарядов. Наши истребители были худшего качества. Днём появлялись редко. Они обстреливали врагов из пулемёта, в основном, для поднятия духа наших бойцов. Иногда пролетали наши новые самолёты МиГи, ЛаГГи, которые не уступали фашистским, но их было мало. В 1941 году из-за недостатка зениток было разрешено стрелять по вражеским самолётам из любого оружия. Пользы от этого было мало, так как у самолётов был бронированный низ. При мне лишь однажды из пулемёта, который установили вертикально на крестах, был сбит немецкий корректировщик. В штабе в это не поверили, с трудом удалось доказать. В 1942 году насытили наши войска зенитками, выросло мастерство зенитчиков. Теперь немецкие лётчики перестали нахально летать на малой высоте, стали подниматься повыше, а из-за низкой эффективности стрельбу по самолётам из стрелкового оружия запретили.
Однажды нашими зенитчиками по ошибке был сбит свой скоростной бомбардировщик СБ, он летел в группе из 12 самолётов. На счастье, лётчик сумел посадить машину на нашей территории, экипаж остался жив. Это было под Волховом. Однажды сбили немецкий бомбардировщик Ю-87. Три вражеских самолёта пикировали на нашу позицию. Один из пике не вышел и бомбы не сбросил. После падения и сильного взрыва самолёт рассыпался, колёса повисли на дереве, лётчики сгорели. Бомбы не взорвались. Пришли из особого отдела, забрали все бумаги с места падения. Парашют растащили на платки бойцы. Сразу прилетел немецкий истребитель и стал кружить над местом падения.
Наша часть была три раза на переформировании после тяжёлых боёв. Два раза атаковали позиции врага ночью, в темноте. Ночью мёрзли без огня или в снежных норах, или в землянках, а на рассвете снова шли в атаку или отражали контратаки фашистов.
В ночь на 15 мая был тяжело ранен в голову в районе Дубовика. Вывезли сначала в Жихарево, потом в Сясьстрой.

Волхов
Боевое крещение получил под Волховом. В то время на берегу Ладожского озера шли оже¬сточённые, кровопролитные бои. Немцы затягивали смертельную петлю вокруг города Ленина, стремились во что бы то ни стало его задушить, уничтожить в нём всё живое. Они создавали второе кольцо окружения, чтобы город был блокирован смер¬тельно. Для этого врагу надо было захватить Волхов. В ноябре наша дивизия была переброшена к Волхову и вела здесь ожесточённые бои. В конце ноября дивизия вела оборонительные бои по берегам реки Волхов. Находились в жестокой обороне. Окопались, создали ДЗОТы, проволочные заграждения, поставили мины. Фашисты, неся тяжёлые потери, отчаянно рвались вперёд, но были остановлены в нескольких километрах к югу от города. Отбили несколько атак автоматчиков при поддержке танков. Немцы обычно атаковали днём при поддержке авиации. В ноябре мы проводили контратаки. Однажды ворвались в село, но, попав под сильный огонь фашистов и не получив поддержки, отступили. Между боями изучали материальную часть, бойцы учились уничтожать танки, ходить на лыжах.
В декабре уже мы перешли в наступление, а фашисты оборонялись. Мы наступали от города Волхов вдоль реки Волхов в направлении на Кириши. Сначала наш полк наступал по правому, восточному, берегу реки Волхов. Теперь уже немцы создавали опорные пункты, минировали подходы к ним, закопали в землю танки. Вначале наше наступление развивалось медленно, долго брали Запорожье. Во время ночной атаки на село попали на минное поле. Отступили под плотным огнём противника, понесли потери.
В конце декабря гитлеровцы, боясь окружения, начали отступать. С боями начали преследование противника. Противник при отходе ожесточённо оборонялся, минировал дороги, взрывал мосты, уничтожал населённые пункты. Полк под огнём по льду форсировал Волхов и продолжил наступление уже по западному берегу реки. Взяли железнодорожную станцию Тихорицы, захватывали трофеи, изредка пленных. Технику противник выводил из строя. Некоторые сёла под Волховом остались целыми. В декабре продвигались быстро вдоль автомобильных и железных дорог, по два – пять километров в день, несмотря на тридцатиградусные морозы и метели. Наступали быстро и решительно. Казалось, ещё усилие, ещё удар и враг отступит. Надеялись на быстрый прорыв блокады. Однако в боях наши войска понесли потери, бойцы физически устали. В батальоне осталось не более полусотни активных штыков.
В самом конце декабря дивизию срочно перебросили под Погостье, изменили направление наступления. Пошли в леса, болота. Совершили бросок более чем на тридцать километров по снегу, в мороз. Двигались быстро. Транспорт с боеприпасами, продовольствием отстал.
За декабрьское наступление под Волховом всему личному составу дивизии Военный совет фронта объявил благодарность.


Погостье
В декабре продвигались быстро, по несколько километров в день, а после Нового года наступали чере¬пашьими темпами. Освобождали кое-какие мелкие селения. Из крупных населённых пунктов взяли железнодо¬рожную станцию Погостье. В начале января начались тяжёлые, ожесточённые бои за Погостье, которое несколько раз переходило из рук в руки. Весь январь штурмовали сначала немецкие блиндажи, насыпь с укреплениями, станцию. Затем войска продвинулись к деревне Погостье. От деревни не осталось ни одного дома. Войска несли большие потери. Позднее Федюнинский в своих мемуарах писал, что у него боёв труднее, чем под Погостьем зимой 1942 года, нигде не было. А ведь он воевал с японцами, прошёл всю Отечественную войну. Бои были затяжные, кровопролитные. Первый раз Погостье захватили моряки. На железнодорожных путях они обнаружили цистерну со спиртом. Перепились. А наутро немецкие автоматчики при поддержке танков выбили моряков со станции. В следующий раз она была взята с очень большими потерями. До середины января наша дивизия штурмовала станцию, но неудачно. Затем мы взяли станцию и завязали бои за деревню. Сумели захватить лишь её часть. Затем контратаковали немцы, и нам пришлось отступить. Окончательно Погостье было нами взято в конце января. Продвинуться дальше не удалось, и фронт у Погостья стабилизировался. Немцы занимали оборону по железной дороге, которая проходила лесами. За этой линией от сёл и деревень остались лишь названия. Штурмовали с большими потерями железнодорожную линию, которую немцы превратили в серьёзное укрепление. В железнодорожной насыпи оборудовали ДЗОТы с орудиями, пулемётами, создали ледяные валы. Многие укрепления, блиндажи немцев выдерживали прямые попадания снарядов.
На Погостье наступали под огнём по пояс в снегу. Здесь я был легко ранен в ногу, но, перевязав рану, остался в строю. С обеих сторон железнодорожного полотна полосами метров по сорок лес был вырезан сна-рядами как пилой. Мой «станкач» постоянно был в работе, захлёбывался огнём, накалялся докрасна. Приходилось постоянно менять позицию, так как фашисты быстро засекали «Максим» и обрушивали на нас ответный огонь.
Трупы здесь, под Погостьем, убирали наши и немецкие похоронные команды, крючьями стаскивая убитых. Хоронили и наших бойцов, и вражеских. Было перемирие, огонь не открывали.
В феврале после взятия Погостья дивизия находилась в составе корпуса в Волхове на переформировании. Корпус готовили к развитию наступления и прорыву блокады Ленинграда. Часто проводили учения, одно из которых на льду реки описал писатель Лукницкий в своей книге «Ленинград действует». В Волхове учились прорывать укрепления, подрывать ДОТы. По плану командования в бой корпус должны были вводить после прорыва обороны фашистов. В жизни корпусу приходилось и прорывать оборону, и развивать наступление.
Пакет
В начале марта мне вручили в штабе третьей гвардейской дивизии пакет с донесением, приказали до¬ставить его в штаб корпуса, который находился в сорока километрах в посёлке Лаховы. Отправился ту¬да пешком. Стояли жгучие морозы. Пришёл на место назначения глубокой ночью, но штабные ещё не спали. В штабе корпуса было тепло. Встретили меня пожилые мужчины. Брюки с лампасами, белые рубашки, вижу, что генералы. Им и вручил пакет. В штабе не поверили, что пришёл пешком, думали, добрался на попутках. Ноги ныли от усталости, в желудке сосало от голода, а с собой у меня был лишь кусок мёрзлого хлеба. Но теплилась надежда: сейчас меня покормят, чаем согреют и устроят на ночлег. Но генералы ни о чем меня не спросили, ничего не предложили. Снарядили ответный пакет и приказали топать обратно. Отправили назад, не сказав нового пароля, а день уже кончался. Адъютант - татарин не дал даже кипятку. «Генералам не хватит», - пробурчал он на мою просьбу. Так и пошёл я в обратный путь с куском мёрзлого хлеба, вконец расстроенный и разобиженный. «Ну, - горько думаю, - хороши генералы». Снова в дорогу. Шёл ночью по лесу в мороз. Назад еле дошёл, очень устал. Шёл как можно быстрее, чтобы не замёрзнуть. Холод был страшный. Сел у поваленного дерева по нужде и страшно захотелось спать. Кое-как прогонял от себя сон. Сумел поднять себя, иначе бы замёрз. Возвращаясь из штаба корпуса, увидел в лесу одного солдата, скрючившегося на лошади. Он замерзал. Я растолкал солдата, тот очнулся, поблагодарил и поскакал дальше, но надолго ли...
Пошёл дальше. Вдруг окрик: «Стой! Кто идёт? Пароль!» Я ответил: «Свой. Вчерашний пароль: «карнач – кирпич», а новый не знаю, не сообщили». Вызвали начальника караула. Назвал ему вчерашний пароль. Стали допрашивать: кто такой, откуда. Отвели в землянку, расспросили, накормили. Начальник караула меня понял. «Москва-Муш¬ка — вот новый пароль»,— сказал он доверительно, провожая меня. Вернулся в свою часть к утру. Пришёл, передал пакет с пятью печатями лично Мартынчуку, вернулся в свой блиндаж, поел, лёг, уснул. Проспал целые сутки. Шёл всю ночь. Отшагал я, голодный и холодный, в общей сложности 80 верст. Этот случай, как обошлись со мной, рядовым солдатом, большие военачальники, может быть, частный. И я вовсе не хочу сказать, что все офицеры и генералы были такими чёрствыми и бес¬сердечными, как те, что в штабе корпуса. Я хочу ска¬зать лишь то, как тяжела была порой солдатская участь.

Зенино
В марте получили задачу наступать навстречу 2-й Ударной армии и соединиться с ней в Любани с целью окружения врага и снятия блокады с Ленинграда. Наступали на Зенино – Дубовик – Малиновку – Кондую. Наступали вначале в холодную погоду по снегу, а заканчивали наступать уже в полую воду. В марте после напряжённых боев удалось продвинуться на 20 – 25 км, до Любани осталось километров десять. Во второй половине марта взяли населённые пункты Зенино, Доброе, Кондуя.
Первое серьёзное ранение, осколочное, в спину, получил в марте. Вылечили в медсанбате, затем снова в бой. Осколок попал в левую лопатку, задел позвоночник и застрял в лёгком. Его носил всю жизнь. Как и два осколка в голове.
Фашисты упорно дрались за каждую высотку, оставив нам болота. Немцы постоянно контратаковали.
Затем наступила весна, распутица. Наступали уже в талой воде по колено, по пояс. Танки встали. Наступать на них можно было только по полянам, да по просекам, а они простреливались врагом. Потери были велики с обеих сторон. Множество солдат или замёрзло, или потонуло в болотах. Наступление прекратилось. Необходимо учитывать, какой противник нам противостоял в начале 1942 года. Фашисты имели отлично вооружённую, обученную, обстрелянную армию. К этому времени она захватила пол-Европы. Мы же только учились воевать и побеждать сильного противника. Училось и командование, учились и рядовые солдаты. Учились на своих ошибках ценой тысяч жизней. Зачастую бросали в бой необученное и плохо вооружённое пополнение. Наносили в лоб удар за ударом по укреплениям противника. Потери были большие, но все понимали, что каждый день уносит тысячи жизней в блокадном Ленинграде…
На деревню Зенино наступало три танка КВ. Один был подбит сразу по выходу из леса, у него сбило башню. Второй танк прошёл почти всю деревню и был подбит на её окраине. Третий – прошёл вдоль леса и раздавил вражескую батарею. Утром следующего дня начались контратаки фашистов. Они четыре раза поднимались в атаку, много их было тут побито. Стреляли по фашистам в упор. Они пьяные шли в атаку на наши замаскированные позиции. Все наши бойцы были в маскхалатах.
В бою под Зенино солдаты соседней роты пошли за трофеями. В это время выскочили фашистские танки с десантом. Всех наших перебили, большинство из наших бойцов были без оружия.
Под Зенино во время контратаки фашистов был подбит немецкий танк. Танкисты выскочили на броню, и я из пулемёта сразил одного из них, крупного бородатого немца. После боя подошёл к убитому, взял его бумажник, там были документы, письма и фотографии. Немец был рыжим, родился он в 1916 году. Посмотрел фотографии. За праздничным столом с винами, закусками немецкая семья: улыбающийся хозяин, который лежал убитым передо мной, его жена, дети. Комок подступил к горлу, я положил бумажник и больше никогда не подходил к убитым. Особисты собирали документы и письма убитых. Пытались собирать и немецкие листовки, но их было много, ими были засыпаны все леса.
Вместе с моряками мы удачно взяли деревню Кондуя. Крепко по¬могли разведчики. Они добрались до блиндажей противника и через вытяжные трубы бросали противотанковые гранаты на головы фашистов. Тут мы взяли пленных, захватили три скла¬да. Один из них - продовольственный, а два с боеприпасами. Утром прилетели немецкие самолёты и стали бомбить свои же склады.

Весна
В марте перед разливом немцы пытались вернуть удобные позиции. За Зенино в конце апреля мы и встретили полую воду в болоте, противник же разместился на высотках. Дороги развезло, всё движение было по настилам из брёвен, которые тоже расползались, тонули. Всё носили на себе: еду, патроны, снаряды... В апреле сорок второго мы закопа¬лись в оборону. Укрепили высотки, вырыли окопы, ходы сообщения. Сапёры поставили мины. Рядом с частями нашей дивизии рас¬положилась бригада моряков. В начале мая на-чался сильный паводок. Самый сильный разлив был первого мая. В один из ясных дней вдруг по всему лесу началось движение и шум. Выглянув из землянки, увидели, что тронулся весь снег. По воде ползла густая снежная шуга, блиндажи затопило. Мы в болотистой низине, а немцы ушли на высотки. В землянке, в окопах, везде вода. Сначала пытались отливать воду из блиндажей, потом бросили. Всё время были по шею в воде. Сидели на крышах блиндажей. Ночью промокшие насквозь шинели замерзали, и мы просыпались в ледяных коконах. Зашатались зубы. Думал, что выпадут. Прижал их языком, зализал. Они кое-как закрепились. А потом появилась зелень. Стали её есть. Зубы так и продержались до старости. Вспоминая те дни, трудно представить, как всё это можно было выдержать. Но мы были молодые, крепкие. По¬сле паводка бои возобновились, мы вели оборону, не¬мцы наступали...
В середине мая контузило политрука роты. Политрука отправили в медсанбат, а я остался за него, так как в это время был комсоргом. Это было накануне ранения, 12 или 13 мая. Немецкая позиция была рядом, через поляну.
Высоко летят три немецких бомбардировщика Ю-88, от них отделились предметы. Наши бойцы залегли, ожидая взрывов бомб. Но взрывов не последовало. Вместо бомб были сброшены картонные ящики с листовками. Это были листовки с обращением предателя Власова. В это время на фронте установилось тягостное напряжённое затишье. Прошёл слух об окружении Ударной армии. Листовка была большой, в ней обращение к народу. Война Россией проиграна. Из-за упрямства Сталина идёт уничтожение народа. Немцев не победить, у них отличное оружие, поэтому надо прекратить борьбу. Россия не пропадёт. Листовка одновременно была и пропуском. «Бей жида-политрука, рожа просит кирпича! Штык в землю!»
На фронте всё время были грязные. За всю зиму в бане мылись один раз. Всех мучили вши, но случаев тифа было мало. Вдруг мой товарищ, второй номер, заболел, потерял аппетит. Подумали тиф. Я с ним всегда был вместе, вместе спали, вместе ели из одного котелка. Блюдо было одно, а ели по негласному правилу – сначала сверху, а в конце снизу, гущу. Всех, кто был рядом с бойцом, дезинфицировали, отправили в карантин. Врачи нашли у пулемётчика не тиф, а туберкулёз, и его комиссовали.
В марте я на три недели был откомандирован в особый отдел дивизии. Прибыло много новобранцев, в основном, из Тамбова, были случаи побегов, самострелов. Я в особом отделе охранял с пулемётом арестованных. Там был один изменник Родины. Он перешёл к немцам и был заброшен на нашу территорию. Один из бойцов узнал изменника, он был его земляком, ярославцем. До суда подкармливал земляка. В дивизии был показательный суд. Приговор – расстрел. За самострел также расстреливали. За потерю автомата - трибунал, рядового оставили в части, искупать вину кровью. Командира за невыполнение боевой задачи отправили в тюрьму. Когда вернулся, от нашей пулемётной роты остался командир, да писарь. На передовой в бою можно быть не более недели. Потом или ранение, или смерть.
Сначала основная масса солдат была из центральной полосы России, много было рязанцев. Потом стало приходить пополнение с арестантами, осужденными на срок до трёх лет тюрьмы, хулиганами. Первое время они воровали хлеб, нехитрые личные вещи. Потом перестали. Воевали они нормально. В общем, люди как люди.
На войне происходили разные случаи. Один раз немец с кухней въехал в расположение нашей роты. В лесу он сбился с пути. Четверо наших солдат, один из них ленинградец Волков, пленили его. Долго думали, что делать с пищей, боялись отравиться. В конце концов, кухню оприходовали, всё съели.
В другой раз, два солдата притащили по сумке денег. Разбомбили банк, и они набрали денег, кто сколько мог унести.
Однажды отправились в тыл за едой. Это было весной. Только пришли на склад, вдруг авианалёт. Все разбежались, а впереди всех бежал толстый завскладом. Я решил не убегать, а уютно спрятался между двумя бочками. И только после налёта понял, что бы было попади фашист в эти бочки с горючим. Увидел лежащую треску и несколько рыбин перебросил через кусты. Тут вернулся завскладом. « Что ты тут делаешь?!» Взяв необходимое, мы пошли назад в часть. Подобрали треску, поели. Захотелось пить. Все пьют из луж, а один солдат ест снег. «Ты чего?» - спрашиваем. «Да так». Видим, в луже лежит убитый. «Вот почему я не могу пить из луж».
И вообще, война — это неи¬моверно тяжелый физический труд для солдата. Сколько переворочали мы земли, меняя пози¬ции и роя окопы и норы, сколько провели бессонных ночей, сколько коченели на лютом морозе во вшах и впроголодь, а как бои изматывали, сказать — слов нет. На передовой я задержался долго, может быть, потому что всегда отрывал для пулемета несколько позиций и часто их менял.
Наш солдат показал в боях великое терпение, упорство, стойкость и выносливость. Война для солдат передовой – это лишения с одним концом: ранение или смерть. Трусом я не был. На передовой чувство страха было, но оно у меня быстро проходило, был отходчив. На фронте я не боялся смерти. Зима 1941 - 42 года была очень снежной и морозной. Много было замёрзших. Одного солдата нашли замёрзшим у потухшего костра.
К наградам представляли комбаты. Я был представлен к медали «За отвагу», но не дождался её, был ранен. Орден Красной Звезды получил уже после войны в 1952 году.
Ранение
В мае стояла тёплая весна, земля подсохла, появилась первая зелень. Последний раз мы атаковали от Малиновки на Дубовик-Липовик- Березовик.
14 мая под вечер у Березовика начался сильный артобстрел наших позиций. Наша позиция была на краю леса. Перед нами поваленная осина. Нас четверо. Перед началом обстрела пролетел корректировщик. Сначала велась пристрелка, разрывы грохали поодаль, но снаряды подходили всё ближе, сыпалась на нас уже земля. Сначала выросло вдали 6 столбов – взрывов, затем 6 - ближе, 6 - ещё ближе... Двое бойцов перепрыгнули через осину. И вот оглушительный взрыв рядом. Удар. Ранен. Потянулся. Мысль: «Готов!» Рядом двое контуженных бегают как овцы. Пытаюсь крикнуть им: «Лежать!» У меня пистолет, но не чувствую ни руки, ни ноги. Начал меня перевязывать сержант. Я был в одной гимнастёрке, а там два индивидуальных пакета. «Чего перевязывать, — кри¬чу через силу, — лучше при¬стрели, я же без ног и голова пробита!» Думал, что остался без рук и без ног. Сержант говорит: «Руки и ноги у тебя на месте». Лижу свою кровь. Понесли меня в лес. Попалась подвода. Возница говорит: «Не возьму. Не нашей дивизии». Я подумал: «Выбросит он меня». А ему сержант: «Если не довезёшь, найду!» Поехали. Дело было под вечер. Потерял много крови. Возница погнал, толчки на брёвнах, стоны. Вдруг возница выскочил из повозки, спрыгнул с настила и тут же по настилу ударили мины. Потерял сознание. Очнулся - несут на носилках, высокие деревья, звёздное небо. Снова очнулся в большой палатке медсанбата. Санитары начали разувать, уцепили за правую ногу, а я их ударил здоровой левой. «Будет жить! Брыкается», - без злобы сказал санитар. В палатке жарко, снова потерял сознание. 13 дней был без сознания. В день ра¬нения листочки на березах были с двухкопеечную мо¬нету, а когда очнулся, на столике в бутылке стояла ветка цвету¬щей черемухи с крупными листьями. Позже я узнал, что домой приходила на ме¬ня похоронка. Тётушки ходи¬ли в церковь, чтобы заказать молебен, помянуть меня за упокой. Но мать моя не по¬шла, не поверила и сообщению о моей гибели. «Он живой!» — всё тверди¬ла. Как видно, сердцем чуяла, что в живых я.
Как-то военврач третьего ранга спросила: «Володь, ты меня узнаёшь? Нет? А ведь я тебя принимала». Показала пальцы: «Видишь?» «Вижу». «Встанешь, молодой. Поедешь домой» - сказала она. Потом повезли в госпиталь.

В госпитале
Раненого меня везли из санбата двое или трое суток на станцию Жихарево. Везли в машине 6 или 7 раненых. Первую ночь накрыли одеялом, вторую везли голым, без шинели в одних кальсонах и рубахе. Сняли с меня всё гряз¬ное и окровавленное и куда-то унесли. Было холодно. Я - к медсестре: «Как же мне быть без шинели, ведь я замёрзну, да и как же понесёте меня совсем го¬лым?!» Молодая медсестра сняла с себя шинель и накрыла меня. «Вот тебе шинель», — гово¬рит. «А как же ты?..» «У меня много будет шинелей», - сказала она. В дороге она кормила брусникой, принесла много брусники. В дороге терял сознание. Помню спор шофёров. На мосту или узком бревенчатом настиле встретились машина с ранеными и машина со снарядами. Разминуться машины не могли, и шофёры спорили, кто кого должен пропустить. Подумал, не выкинут ли нас, ведь мы беспомощные. Вперёд пропустили машину с ранеными. Помыли в бане. Она находилась под землёй. Там было холодно, чуть не замёрз. Помыли и ушли, оставив одного. Стал замерзать, зашумел. Дали тёплые вещи, согрелся. Стали грузить в теплушки. В вагоне я имел самое тяжёлое ранение, поэтому положили на нары на верхний ряд. Внизу лежал весь обгорелый боец, лицо у него было замотано бинтом. Ничего не положили под голову, а без этого мне нельзя было ехать. Сосед положил мне под голову сапоги. Положил на сапоги руку, так и ехал весь путь до Волхова. В дороге сильно трясло. Обгорелый звал санитара, а его не было. «Убью санитара!» – кричал тяжелораненый. «Как же он убьёт?» - подумал я. Здесь заснул в первый раз. Санитар пришёл на остановке. Он был один на два вагона. Сказал, что фашисты два дня бомбят Волхов. Я захотел в туалет, а некуда. Вместо утки санитар дал банку с острыми краями… Заснул второй раз. В Волхове стали набирать воду в паровоз, и тут начался авианалёт. Загрохотали зенитки. Все вылетели из вагона. Остался я и обгорелый. Позднее узнал, что в налёте участвовали 68 немецких самолётов. Они бомбили город, мост, плотину. Город горел, но мост остался цел. Говорили, что было уничтожено 32 самолёта, из них 19 у моста. На станцию Сясьстрой прибыли на заре. Всех распределили по госпиталям, я остался один. Подумал: «Забыли. Повезут обратно. Надо выползать». Пополз к двери. Пришли санитары. «Тебя не забыли. Развозим по госпиталям». Меня отправили в черепное отделение. Положили в приёмное отделение госпиталя, который располагался в бывшем бумажном комбинате на берегу Ладожского озера. Госпиталь №1789 был эвакуирован из Днепропетровска. Начальником госпиталя был нейрохирург Фильштинский М.М., который и сделал мне операцию разбитого черепа. Фильштинский М.М. был из Ленинграда из института нейрохирургии. К нему со всего фронта при¬возили черепных раненых, приезжали на стажеровку дивизионные хирурги. Он довел выживаемость ране¬ных в череп до 90 процен-тов. Во время войны специалисты института на фронтах руководили госпиталями и непосредственно помогали раненым. Первым делом принесли в баню. Она было в подвале, на третьем подземном этаже, там же был парикмахер. «Меня же мыли». Ответили: «Такой порядок». Санитары намылили и скрылись. Остался один. Стал замерзать из-за большой потери крови. Бегут сёстры, помыли, укутали, напоили чаем. На фронте поили сладким чаем, а в тылу – чаем без сахара. Когда принесли к врачу, который оформлял карту, я уже не мог говорить. «Посмотрите в документы, там всё записано, я замерзаю, не могу говорить». Принесли в палату, дали чаю, тепло одели. Согрелся. Лежу на кровати, подушки не досталось, а из раны на голове сочится мозговое вещество. Поел рукой кашу. Заходит комиссар. Спросил: «Что надо?» «Подушку». Сразу же подушка нашлась, а сестру, что не доглядела, разжаловали в медсанбат. Хирург после осмотра сразу отправил на операцию, до этого делали только перевязку. До операции мог сидеть. Стали готовить к операции. Начали брить. Под бинтами на голове образовался кровавый панцирь. Его начали срезать, соскабливать вместе с волосами. Страшная боль. «Потерпи», - говорят. Зашёл хирург. Сразу поверил в него. Запомнил его высокий лоб. «Терпелив ты», – сказал он. Началась операция, сделали местную анестезию, руки держат, накрыли повязкой глаза. В голове было два отверстия от двух осколков. Осколки так и остались в голове. Стали извлекать из раны костные осколки, куски шапки, попавшие в рану, обкалывать кости на краю раны, а чтобы не слышал, шаркали ногой по полу. Слышу: «Какие белые кости. Вот они осколки, а как их взять? Дураком может остаться». А я говорю: «Да берите же их». Тут потерял сознание под действием наркоза… Прошло какое-то время. Чувствую, как будто снимают повязки с глаз. Одну, вторую, третью… всё быстрее и быстрее. И вдруг - всё. Тишина. Слышу голос: «Доктор, он проснулся». Отнесли в палату. Потерял вновь сознание. После операции четверо суток был без сознания.
Очнулся от звука редко бьющего немецкого миномёта. «Сестра, почему бьёт миномёт?» «Не знаю». Слышу топот тяжёлых сапог по лестнице. Мысль – немцы. «Сестра, помоги мне встать». Хотел встретить врага стоя... В палату вошёл хирург. «Какой миномёт! Какие немцы! Это ко мне». Хирург был опытный, известный, к нему приходили учиться другие врачи. Черепные ранения были наиболее сложные, обычно умирало большинство раненых. Сестра спросила меня: «Есть хочешь?» «Нет». «А картошки?» Захотелось. Съел одну, две. Больше не хотел, устал, да и подумал, что она отдаёт свой паёк. Как-то спросил медсестру, говорил ли я что в беспамятстве. «Много что говорил, но чаще всего: «Жить хочу! Жить буду!»… В госпитале было два санитара, два Ивана: Ваня Большой и Ваня Маленький. После операции сидеть не мог, и Ваня Большой кормил меня из ложечки. Для поднятия аппетита давали коньяк. Через некоторое время стало хуже. Есть хочется, но рвёт. Так день, второй, третий. Санитары стали забирать мои пайки хлеба, а я закрывал глаза. Зачем они мне? Снова повезли на операцию. Шею подтянули к ногам. Укол в спинной мозг. Прилила кровь. Развернулся как змея. Санитары не могли удержать, сбросил грелку, которая лежала на ногах. Стал затихать. Притих. Отнесли в палату. Утром стали кормить, не рвёт. Съел второе, – не рвёт. Когда вновь пришли санитары за моим хлебом, сказал: «Я буду хлеб сам есть». Как начал есть, коньяк давать перестали. Санитары собирали моё курево и берегли его для меня. У хирурга я был подопытным, с результатом операции знакомились другие. В рану закатали резиновый шар, чтобы не выпирали мозги. Один раз после просмотра, когда меня вывезли, слышу за стеной голоса: «Скоро он умрёт». Через несколько дней стал сидеть. Снова показ. Теперь слышу: «Жить будет! Какая чистая рана! Шар там останется?» Шар вышел через пролом в черепе размером 4 на 4 сантиметра.
Находился я в палате комсостава с шестью младшими офицерами. Один из них был ранен в голову разрывной пулей. Другой упал вместе с самолётом. В июне госпиталь посетил генерал-лейтенант Сухомлин – с конца апреля командующий 54-й армией. А.В. Сухомлин до войны преподавал в Академии Генерального штаба. Он со всеми поздоровался, пожелал выздоровления. Рассказал, что наша дивизия находится во втором эшелоне на пополнении.
Накануне именин я перестал спать. Белые ночи. 18 июня принесли белую булочку и полный стакан коньяка. Спрашиваю санитарку: «Маруся, я умру?» «Ну, будет тебе». Выпил коньяк, съел булочку, заснул. Спал сутки. Врач сказал, что организм переборол. Были пролежни. Сделали кресло на кровати. Стал подниматься, а потом и немного ходить. Очень радовались сёстры, увидев, что я стал вставать. Однажды подошёл к окну палаты, а она была на втором этаже. Вижу пристань на берегу Ладоги. Луг, сплошь покрытый цветущими одуванчиками. Тихо. Любезничают моряк с медсестрой. А я такой молодой и покалеченный. Стало жалко себя. Спазм подступил к горлу. Я молод и не хочу умирать. Чуть не заплакал. Дошёл до кровати. Лёг и закрылся с головой простынёй. Медсестра Вера подошла, снимает простыню, а я держу её зубами. Лежавший в палате старший сержант Бородулин понял, в чем дело: «Вера, уйди!» Медсестра привела хирурга. Он сказал: «Ишь ты, расхныкался. Тебе повезло. У тебя богатырское здоровье и ты попал в мои руки. Ты же был одной ногой в могиле. Поживёшь после войны ещё лет десять. У тебя всё впереди». Принёс тетрадь и говорит: «Учись писать левой рукой, правой - не будешь. Рука частично восстановится, но микродвижения делать не сможет». Заново начал учиться писать. Делали массаж. После шестого сеанса немного пошевелил ногой. Правую ногу привязывали к левой, так как её совсем не чувствовал. Очень было страшно во время налётов фашистских стервятников. Персонал госпиталя надевал противогазы, кое-кто уходил в укрытия, а больные были без всего, многие неподвижные. Из госпиталя письма домой писала медсестра. Дома подумали, что госпиталь в Днепропетровске, а там были немцы. Такая вышла путаница. До сих пор храню в душе благодарное чувство ко всему медперсоналу, всему кол¬лективу госпиталя. С какой теплотой, вниманием и сер¬дечностью относились там к раненым, как заботливо за ними ухаживали. И среди гражданского населения чаще встречались хорошие чуткие люди. Вообще хочу ска¬зать: победа над фашизмом одержана не только войска¬ми, а всем народом.
Эвакуировать госпиталь стали летом 1942 года. Во-первых, возросла опасность нового наступления немцев, во-вторых, возникла угроза газовой атаки. В это время немцы применили газы в Крыму, так что по соображениям безопасности госпиталь переместили в глубокий тыл. Погрузили в теплушки. Сопровождали санитары, в том числе Ваня Маленький.
Повезли в Тихвин. Зашла в вагон сестра, лицо знакомое, а кто - не вспомню. Она меня тоже узнала. Люба, что везла в Волхов. Разговорились, помог ей нести воду. А она взяла надо мной шефство в пути до Тихвина. В Тихвине поместили в монастыре. Толстые стены. Внутри монастыря озеро. Несколько дней здесь ждали военно-санитарный поезд. Вынесли носилки к дороге. Красота, всё поле в цветущих одуванчиках. Прибежала Люба. Поцеловала в лоб. Подали поезд, стали в него грузить раненых. Поезд санитарный, специально оборудованный. Сестры в форме. Попрощались. Поезд тронулся. С Любой переписывались, но вскоре она погибла, попав под бомбёжку. В середине июля прибыли в Тюмень. В Тюмени поместили в госпиталь №3352, созданный на базе Харьковского нейрохирургического института. Начальником госпиталя был профессор Лебединский А.В. впоследствии генерал-майор медслужбы, последователь Орбели. В это время он был не в почёте. В Тюмени я прошёл комиссию, дали инвалидность. Привезли в Тюмень в июле, а 6 сентября меня выписали из госпиталя, и я двинулся домой.
Домой
Из Тюмени до Москвы добирался две недели в военном эшелоне. Предоставили место и давали в пути кипяток. Поезд шёл через Муром. В Москве пошёл к начальнику Казанского вокзала узнать, как быстрее доехать до дома. Бородатый начальник посмотрел расписание: «Ваш поезд пойдёт через 6 часов». Написал мне записку. Поезд отправлялся вечером. У меня была только сумка с продпайком: двумя селёдками и куском хлеба. Увидев записку, проводницы сразу провели меня в вагон. В Шилово состав пришёл утром на рассвете. Встретил двух песоченцев, у каждого из которых был мешок с харчами. Вместе перекусили; я дал им селёдки, а они мне - домашние пышки. К этому времени я уже окреп, немного ходил. Шёл из Шилово до Песочни 12 часов, еле дошёл до дома. Отдыхал и шёл. Отдыхал и шёл. В Ибреди уже устал. Упала сумка. Нагнулся, чтобы её поднять, упала пилотка. Завозился. Совсем был беспомощный. Когда, наконец, всё собрал и поднялся, вижу, рядом стоит и плачет женщина, а в моей пилотке лежат помидоры. Прошёл села Поляки, Никитино. У Рыжкина хутора в поле работали песоченцы. Одна из женщин закричала: «Бабы, идёт солдат! Может быть, мой!?» Подбежала ближе. «Нет, не мой». Зашёл в село, прошёл мимо школы, и около соседского дома встретила меня мать. Зашёл в родной дом, поел и сделал то, о чём мечтал, долгие дни – залез на тёплую печь. Так и закончилась моя военная эпопея, 15 октября 1942 года я был уже дома.
Уже после возвращения домой, меня, израненного, покалеченного инвалида ещё два раза призывали. Но оба раза возвращали из Рязани...


1.Довоенная фотография В. Черняева, начало 40-х.
2.Песоченский сельскохозяйственный техникум (бывшее имение помещика Кошелева). Здесь до войны учился, а затем преподавал Черняев В.И.
3.На фронте или в госпитале. 1941-42 год.

[Raid]

Схема боёв у Погостья в 1942 г. Из книги Хартвига Польмана. Волхов. 900 дней боев за Ленинград. М. 2000 г.
Памятник в с. Песочня воинам-землякам, не вернувшимся с фронтов Великой Отечественной войны.
Именной список, в котором красноармеец Черняев ошибочно числится убитым и похороненным.

[Raid]

Мать Владимира – Евдокия Павловна на крыльце дома.
Наградной лист.
Страница из Книги Памяти Рязанской области с ошибочно включёнными данными на В. Черняева.